Одни из них уже отбыли срок заключения и вышли на волю, другие досиживали последние дни и пользовались относительной свободой.
Один из этих товарищей подошел к нашей камере и легонько постучал. Мы бросились к дверям.
— Товарищи,— сказал он,— сейчас сменяется коридорный надзиратель. Он наш человек. Через него можно связаться с волей.
Мы переглянулись. Не провокация ли? Товарищ понял наше замешательство и, чтобы рассеять нашу тревогу, назвал свою фамилию. Мы его знали, и наши сомнения рассеялись. Товарищ передал в глазок огрызок карандаша и клочок бумаги.
Я написал записку брату, в которой, соблюдая строжайшую конспирацию, просил сообщить мне о судьбе прокламаций. Записка была написана так, что действительный смысл ее был понятен только ему. Ответ мог поступить только через двое суток, когда будет дежурить тот же коридорный надзиратель.
Вечером была проверка. Утром — тоже. Во время утренней проверки к нам в сопровождении коридорного надзирателя зашел фельдшер с лекарствами в деревянном ящичке и спросил, нет ли больных. Вместо ответа я указал ему на выбитое оконное стекло. Он нахмурился и грубо сказал:
— Это не мое дело.
— Чье же?
— Не знаю,— отрубил он и вышел.
После получасовой прогулки мы расположились на голых нарах.
Перед обедом нас посетил начальник тюрьмы. Я и ему показал на выбитое стекло. Он строго посмотрел на стоявшего рядом старшего надзирателя и, ничего не сказав, вышел. Этот день прошел без всяких событий. На следующий день я получил ответ от брата. «Все благополучно,— писал он,— не беспокойся, мама повесила твое пальто в гардероб, с подарком Степана поступили, как он велел, привет товарищам».
Мы воспрянули духом: значит, не нашли. В тот же день нас начали по одному вызывать на допрос. Допрашивали нудно, формально. Чувствовалось, чего-то ждут. Позже стало известно, что в это время шла переписка между губернатором и министром внутренних дел о том, за кем нас числить. Переписка эта тянулась около двух месяцев. Наконец, всех нас вызвали и объявили, что мы выселяемся за пределы градоначальства, в город Кременчуг, и что отправка назначена на следующий день, в восемь часов вечера. Было предложено расписаться.
Вернулись мы в камеру радостные, возбужденные. Все говорили о том, что в руках властей нет материалов для привлечения нас к судебной ответственности. В то же время нас спешили сплавить за пределы губернии. Мы видели, что власти боятся нас, и почувствовали свою силу. Через надзирателей мы известили наших родных о том, что нас переселяют в другой город.