Пришел день отъезда. Тринадцать арестованных, тринадцать извозчиков и столько же околоточных... Нас отправляли не сразу, а по одному, через каждые пять минут, разными маршрутами. Меня сопровождал мой «старый знакомый», околоточный надзиратель Ковалев.
Он уговаривал меня не возвращаться в Николаев.
— Нелегально — не скроетесь, легально — не устроитесь.на работу, а мне с вами хлопот не оберешься.
Я ничего ему не ответил. Мысленно я уже был в Питере.
На вокзале ко мне подошли мать и братья. От них я узнал подробности о прокламациях.
Мать видела, что Степан принес мне какой-то сверток, и догадывалась, что я спрятал его в гардероб.
Оказывается, ночью в квартиру к нам ввалилась группа полицейских во главе с помощником пристава. Они начали обыск. Помощник пристава велел матери закрыть окна. Мешали цветы. Мать сняла их и поставила к гардеробу. Тут же поставила стул и усадила на него помощника пристава. Решила, что его полицейские не посмеют тревожить. Рылись долго, но ничего не нашли. Собрались уходить. Но тут помощник пристава и спрашивает: «А в этом гардеробе смотрели?» Мать так и замерла. Один из полицейских потянулся через цветы, приоткрыл дверь, заглянул и докладывает: «Пусто, ваше благородие». Полицейские ушли, оставив засаду. Они-то меня и схватили. Когда меня увели, мать подбежала к гардеробу, достала с полки сверток и бросила его в плиту.
Прокламации были туго свернуты и не загорались. Дыму нашла полна квартира. Братья спрашивают у матери: «Что случилось?» А она им: «Да бумажки эти не горят».— «Какие бумажки?» — «Ну те, которые Степан вечером принес...» Братья выхватили их из плиты, а наутро через проверенных рабочих распространили по заводу, что имело большое значение. Мы сидели в тюрьме, а прокламации на заводе появились. Это сбивало с толку полицейских.
Наше свидание кончилось. Торопливой походкой подошел околоточный и вручил мне билет и паспорт. Я прижал к груди мать, попрощался с братьями и поднялся на ступеньки вагона. Раздался пронзительный свисток паровоза, и поезд тронулся.
Когда скрылись из виду родные, я вошел в вагон и стал у окна. Промелькнули корпуса завода, вот сталелитейный цех, рабочие которого однодневной забастовкой отозвались на наш арест. Я мысленно поблагодарил их. Пусть один день, пусть даже один час организованного протеста — капля камень точит, а из искры разгорается пламя.