«И чуть было не угодил в меня», — подумал Бертрам, ища глазами самолет, с которым Хартенек вступил в бой, но вражеского самолета нигде не обнаружил. А вместо этого увидел, как Хартенек развернулся и снова спикировал на него.
Тогда он вспомнил приказ, который Хартенек показывал ему сразу после отъезда Эрики: «Запрещено приземляться на республиканской территории. Нарушение приказа следует считать дезертирством».
Беззащитный Бертрам висел под куполом парашюта. Он слышал свист пуль и неотрывно смотрел на стрелка. Он видел лицо Хартенека с длинным, ястребиным носом и большим сжатым ртом.
«Я вишу как мишень», — думал Бертрам. Живот у него свело от страха, все тело сжалось. Широко раскрытыми глазами он следил, как Хартенек снова развернул машину и в третий раз спикировал на него.
«Как он может! — спросил себя Бертрам. — Разве так можно? Что ни говори, а мы все-таки друзья. Разве он не твердил мне постоянно, что он мой друг? Разве он не говорил о своих нежных чувствах ко мне? Теперь он стреляет в меня как во врага, как в животное, которое даже не может защищаться. Хорошо еще, — с горечью подумал Бертрам, — что стрелок он никудышный. Любой другой со мной давно бы разделался!»
В этот момент пулемет Хартенека снова застрочил. На этот раз Бертрам почувствовал удар в левое плечо, затем по ноге. Он закричал не от боли, а от страха:
— Что ты делаешь? Ты понимаешь, что ты делаешь?
«Он меня разнесет на куски», — подумал он.
Когда Хартенек снова пронесся мимо, дав Бертраму на секунду передохнуть от смертельного страха, тот глянул вниз на землю, слишком медленно плывшую ему навстречу. Ему захотелось поскорее очутиться внизу, потому что только там он мог спастись, там, в стане врага, он сумел бы укрыться от смертельной вражды своих друзей.
В эти мгновенья крайнего отчаяния в воспаленном мозгу его мелькнула мысль, что это падение из облаков на землю было падением из царства лжи в царство правды. Его знобило. Ему казалось, что мысли его торопливо летят над холодным безмолвием ледников. С ужасом он понял, что борьба с Хартенеком, на которую у него никогда не хватало сил, означала еще и борьбу со многим другим, означала мятеж против той самой силы, которая породила Хартенека, против «новой немецкой знати», против «класса господ», к которому хотел принадлежать и сам Бертрам. То была правда. Внезапно Бертраму все стало ясно. Штернекер свихнулся не из-за того, что познал истину, а из-за того, что он не мог следовать ей. Штернекер не видел в жизни смысла. Отсюда и его роковая страсть искать его в смерти. Не найдя в себе мужества восстать против этого, он создал себе иллюзию, будто является иным существом.