Снова смерть закружила над Бертрамом, барабаня вытянутыми костлявыми пальцами. Казалось, мозг под тонкой стенкой черепа застыл от леденящего ужаса. Бертрам еще раз открыл рот, чтобы крикнуть Хартенеку, во весь голос отречься от него, выразить возмущение, заявить ему о своей вражде и ненависти, но получил такой удар по голове, что его тело отбросило назад.
В желтом куполе парашюта он увидел сеточку трещин и почувствовал, что его падение убыстрилось.
Словно музыка гигантского органа, поток воздуха больно гудел в ушах. Бертраму казалось, что он теряет сознание. Он хотел этого. Он боялся приземления.
Удар был сильным и причинил боль. Поскольку сам Бертрам встать не мог, его долго тащило по земле, пока люди из батальона Пухоля не высвободили его из лямок парашюта. Они посадили его на винтовки и отнесли в укрытие.
— Потом мы отправим его в тыл! — крикнул Пухоль, который все еще был занят тем, что останавливал бегущих. Он приказал санитару перевязать пленного.
В ушах Бертрама все еще гремел могучий орган, слышанный им во время падения. Он с трудом подтянул правое колено к груди и посмотрел на широкую, безлесую, опаленную солнцем равнину.
Все его тело ныло от сильного удара о землю, раны горели. Левое плечо пекло огнем. Вероятно, пуля Хартенека разбередила старую рану, от укуса Буяна — собаки рыбака.
Бертрам видел, как из разбросанных среди равнины развалин выскочил всадник. На какое-то время он исчез в ложбине, а затем показался снова и во весь опор поскакал к кладбищу в центре фронта.
Прижав подбородок к колену, Бертрам закрыл болевшие от солнца глаза. Он слышал, как стоявший возле него молодой офицер что-то крикнул командиру. Командир ответил коротко и сердито. Бертрам еще не совсем оправился от падения и не мог уследить за их разговором. Казалось, его мысли не успели приноровиться к быстрой смене обстоятельств. Перед ним неотступно стояло лицо Хартенека, который сидел за штурвалом самолета и пикировал, чтобы убить его. Ему казалось, будто он чувствует на себе холодный, беспощадный взгляд Хартенека.
«Кто не приносит пользы, тот вредит», — кричал Хартенек.
«Что мне ему ответить, — думал Бертрам. — Ведь должен же быть ответ, должно быть слово, которое заклеймит его и спасет мне жизнь. У него нет права, нет никакого права перед богом и перед людьми — убивать меня». Но спасительное слово не приходило на ум. Вместо этого Бертрам вспомнил рябого капитана Сиснероса.
Прежде чем того расстреляли, он успел крикнуть: «Вива ла Република!» От боли в ноге Бертрам снова пришел в себя. Вероятно, он потерял сознание всего на несколько секунд, потому что оба испанца продолжали разговаривать.