— Есть, — сказал я, — Кешка расстарался, достал где-то.
— Ага. Ну, тогда — потопали!
— Но сначала потушим огонь.
— А как же Ефим? — Воспаленное лицо его помрачнело и вытянулось. — Только начали было выкуривать…
— Да куда он от нас денется? Его и без огня добить можно. Зачем вы вообще устроили этот фейерверк? Непонятно… Дела надо делать тихо!
— Погорячились, это верно.
Огонь был вскоре потушен, и бригада — в полном составе — вернулась в общежитие. Там уже все было готово. Кешка и впрямь расстарался: притащил целую дюжину бутылок и даже закусочку кое-какую сообразил. И пьянка вспыхнула с новой силой. И мы опять толковали о празднике и поднимали, галдя, веселые тосты за «общий национальный траур»…
Весь следующий день (он тоже был выходной!) бригада отсыпалась, отлеживалась — после безумной этой ночи. О расправе над хакасами никто уже больше не помышлял; волна хмельного озорства опала, схлынула. Ну а затем все вернулось в прежнее русло. Начались привычные будни… Я, однако, имел бюллетень и на работу не выходил; валялся в бараке, на жестком своем топчане, и с любопытством просматривал газеты. (Они снова у нас появились!) Новости, принесенные ими, были любопытны. Великий Вождь все-таки умер, и власть теперь переходила в руки Лаврентия Берии — министра внутренних дел и самого страшного (после Сталина) человека в стране. Вроде бы радоваться тут было нечему. Но все же — со смертью владыки — что-то начало неуловимо меняться, что-то сдвинулось и поослабло… Быть может, Берия держался непрочно? Может, там, в глубине, шла глухая скрытая борьба? Как бы то ни было, в газетных воплях и трескотне постоянно ощущалась некая растерянность и отовсюду — между строк тянуло паническим душком.
О хакасах я — в связи со всем этим — начисто забыл. Конфликт наш кончился… Но это лично мне так казалось! Сами-то они, как выяснилось, помнили все и смотрели на вещи иначе.
И вот, спустя три дня после знаменитого праздника «щепок», ко мне внезапно зашел инженер Потанин.
Выпускник Красноярского лесотехнического института, он прибыл в леспромхоз одновременно со мной и быстро сделал здесь карьеру. Начинал десятником, а теперь его уже прочили в заместители директора… Вообще парень это был способный, знающий дело, весьма образованный. Любящий, кстати сказать, литературу и, особенно, стихи. И вот это-то нас и сблизило! Друзьями мы не стали, но отношения у нас сложились добрые. И теперь я подумал, что он просто пришел проведать меня и, как обычно, потолковать о поэзии символистов.
Но нет — его волновала сейчас другая тема… Усевшись на топчан и протирая очки, он спросил: