Отдельных номеров тут не полагалось; ночлежка состояла из двух огромных комнат, сплошь уставленных койками, и предназначалась для самых низших, беднейших слоев — для окрестных колхозников, всякого рода вербованных, базарных нищих… Здесь было шумно, грязновато, но во всяком случае — дешево. Суточная плата за койку была полтинник. Это меня устраивало! Это, а также и то, что нравы в ночлежке были весьма свободные, и администрация не отличалась особыми строгостями.
Кстати, об администрации. Она вся состояла из монстров. Я никогда еще не встречал такого количества калек — безруких, безногих, слепых и глухонемых, собранных воедино… Зрелище это было впечатляющее.
И когда я впервые явился сюда и, стоя в прихожей, у конторки, толковал с дежурным администратором, я поглядывал на него с содроганием… У человека этого отсутствовала вся левая часть лица: не было ни левого глаза, ни скулы, ни подбородка. По существу, от него остался один профиль! И было жутко смотреть, как профиль этот говорит, моргает, перекашивается в улыбке. И левой руки у него тоже не было. Ее заменял стальной крючок. Этим крючком он, впрочем, орудовал весьма бойко, перебирал бумаги, двигал ящиками стола и даже почесывался.
Помимо Человека-Профиля, здесь, за конторкой, обитала также темноволосая, смуглая девушка — Ольга, совмещавшая обязанности уборщицы и курьера. Лицо ее — в отличие от начальника — привлекало другим… Оно было прекрасно! Такую строгость линий и классическую чистоту я видел, пожалуй, лишь на полотнах старых мастеров… И эта боттичеллиевская красавица была глухонемой.
Мы обменялись с ней взглядами, и я уловил там, в тени пушистых ресниц, какое-то смятение, некий странный тревожный блеск… И подумал, с чувством острой жалости, что красота для нее вовсе не утешение, не благо. Скорее, наоборот, — лишняя тяжесть, дополнительное мучение. Ведь это действительно ужасно: иметь так много и, в результате, не иметь ничего! Быть как бы отмеченным печатью неба, а жить среди отверженных… И знать, что это навечно, что избавления — нет.
Были в этом заведении и другие экземпляры, но к ним я старался уже не присматриваться.
Весь остаток марта я провел, слоняясь по городу… Я бродил, увязая в слякоти и ежась от пронизывающего ветра. Ветер шел из Монголии и был резок и холоден; он бушевал над низкими крышами, гудел в проводах и дребезжал ржавой жестью вывесок.
Надо было срочно устраиваться на работу. И я искал ее упорно. И никак не мог найти.
Тут имелись некоторые сложности. Дело в том, что на каждом крупном предприятии существует отдел кадров. И там при поступлении непременно требуют паспорт и трудовую книжку, содержащую послужной список… Так вот, книжки такой я не имел. А паспорт у меня — вы сами знаете — был неважный и к тому же просроченный. Я его, правда, слегка подновил, подправил (вспомнил старую блатную науку!), но все же вид он имел сомнительный…