— Ну ладно, Биби, — сказал я, — давай-ка лучше закроем глаза. И взял в ладони ее головку. Но собачонка вывернулась, стараясь освободиться, и я ее отпустил.
И вскоре после того как она улеглась у моих ног и положила на передние лапы свою длинную мордочку, я услышал, что она вздохнула; вздохнула так тяжело, словно изнемогала от усталости и скуки, омрачавших ее жизнь, жизнь бедной маленькой балованной сучки.
Почему, собираясь покончить с собой, мы видим себя мертвыми не своими, а чужими глазами?
Вся почерневшая, вся распухшая, как труп утопленника, всплыла во мне моя тоска от этого вопроса, которым я задался после того, как больше часу просидел на строительной площадке, размышляя, а не покончить ли мне со всем этим; и не для того покончить, чтобы освободиться от этой тоски, а для того, чтобы сделать приятный сюрприз тем, кто мне завидовал, или представить лишнее доказательство моей глупости тем, кто считал меня дураком.
В поисках ответа на этот свой вопрос я перебрал в уме картины разных насильственных смертей, какими они должны были представиться моей растерянной и потрясенной жене, и Кванторцо, и Фирбо, и всем знакомым, и вдруг почувствовал, что у меня подкосились ноги, потому что оказалось, что собственными своими глазами я себя не видел: то есть я не мог сказать, какой я, не увидев себя глазами другого. Я мог лишь представить себе, каким другие видели мое тело и вообще всё, сам же я без чужих глаз просто переставал понимать, что именно я вижу.
Мурашки пробежали у меня по спине от одного давнего воспоминания: когда я был еще ребенком, я шел однажды по тропинке в поле и вдруг заметил, что заблудился — никаких следов вокруг, одуряющий солнечный жар и полное одиночество; страх, который я тогда испытал, до сих пор я объяснить не мог. Так вот, оказывается, что это было: ужас перед тем, что вдруг может представиться моему взгляду, а рядом никого не будет, никто, кроме меня, этого не увидит.
Ведь когда нам случается набрести на что-то такое, что другие, как нам кажется, никогда не видели, разве не спешим мы кого-нибудь позвать, чтобы и он вместе с нами взглянул на то, что мы нашли?
— Господи боже мой, да что же это такое?
А если чужие глаза не подтверждают нам, что то, что мы видим, существует действительно, мы перестаем верить своим глазам; сознание наше путается, ибо оно, кажущееся нам самой интимной частью нашего «я», на самом-то деле означает присутствие в нас других; оттого-то так непереносимо для нас одиночество.
Я в ужасе вскочил. Я знал, я давно знал, что я одинок, но сейчас я ощущал и осязал один только ужас этого одиночества, ужас, который вставал во мне, на что бы я ни взглянул: даже если я просто поднимал руку и смотрел на нее. Потому что мы не можем сделать чужие глаза своими, не можем видеть чужими глазами: то была иллюзия, и больше я в нее верить не мог. И в полном смятении, как будто увидев этот свой ужас в глазах собаки, которая вдруг тоже вскочила и уставилась на меня, я, словно для того чтобы избавиться от этого ужаса, дал ей пинка и, услышав жалобный визг, в отчаянии сжал голову руками.