«Гира находился в то время в приморской области Евфрата, ибо море врезалось глубоко в сушу и доходило даже до Надьяфа».[19] [399]
Поскольку описание Юйли, последнего города, до которого дошел Гань Ин, прекрасно подходит к расположенной на полуострове Гире, то вопрос о том, где китайский посол внезапно прервал свое путешествие, можно считать окончательно решенным. Такой прекрасный знаток этого вопроса, как Шаванн, категорически настаивает на том, что только толкование Хирта можно считать правильным. «Западное море», упоминаемое в рассказе Гань Ина, не могло быть ни Средиземным, ни Каспийским морем, а только Персидским заливом, и Юйли следует отождествлять с Гирой.
Шаванн подчеркивает, что Хирт доказал правильность этой версии «весьма убедительными доводами».[20]
Из Гиры Гань Ин легко мог добраться до Сирии. С давних пор здесь было прекрасно налажено сообщение и имелся даже постоянный перевоз через Евфрат у Зейгмы.[21] Более поздним китайским авторам эти сухопутные дороги в Сирию были также известны. Однако хитрые парфяне ловко обманули Гань Ина, внушив ему нелепую мысль, будто плавание по морю (!) может продлиться 2 года и что они обычно запасаются продовольствием даже на 3 года. Согласно источнику, Гань Ин получил такие сведения от «Аньси-иен», то есть, видимо, от парфянских моряков, которые, побуждаемые к этому своими земляками, так его напугали, что он отказался от дальнейшего путешествия. Форке также утверждает, что Гань Ин «не решился пересечь большое море».[22]
Из-за «трусости» Гань Ина (Рихтгофен) грандиозный план Бань Чао не был осуществлен, что нанесло большой урон мировой истории. Посольство Гань Ина в Рим могло стать одной из самых своеобразных и богатых последствиями миссий в мировой истории, если бы между двумя самыми могущественными империями того времени была установлена непосредственная связь. Именно в то время, когда Римом правил умный император Траян, который вскоре после этого (114—117) совершил поход в Парфянское царство, отодвинувший границы Римской империи далеко на восток, появление в ее столице официального китайского посла могло сыграть огромную роль. Но этому не суждено было свершиться, и Рихтгофен сожалеет об этом:
«Так случилось, что китайцы и римляне не установили связи между собой, и единственный в древности удобный случай для создания более тесных отношений на общей границе между китайцами и культурным европейским народом был упущен».[23]
Мы не знаем, как Бань Чао отнесся к неудаче своего посредника. Он вскоре умер, как полагают, в 100 г. Однако великое культурное начинание Бань Чао не погибло, ибо оно было продолжено его сыном и преемником Бань Юном, унаследовавшим гениальность отца. На протяжении нескольких лет трансазиатские сухопутные связи развивались так же успешно, как после 115 г. до н.э. Это нашло отражение в переданных Птолемеем сообщениях Меса Тациана, о которых речь пойдет в следующей главе. Однако и приведенная в начале этой главы картина культурной жизни Китая дает представление о достойной восхищения деятельности Бань Чао и его сына Бань Юна.