Сергей содрогнулся от этих воспоминаний и нахмурился.
Дядя Гриша потянулся за кнутом и хлестнул им Буяна, который с трудом катил теперь тележку по разбухшей дорожной глине. Подъехав к селу, они свернули на еле обозначенную старую тропу, ведущую через заброшенный огород на бригадный двор.
Их встретил пожилой конюх, изучающе посмотрел на Сергея (тот его не знал) и помог дяде Грише снять с мерина всю сбрую, увести Буяна в конюшню. Отряхнув прилипшие к одежде клочки мокрого сена, дядя Гриша с Сергеем тоже вошли в конюшню.
— Да-а, — протянул дядя Гриша, очевидно думая о том, когда же им с Сергеем удастся окончить начатый в дороге разговор. Он медленно и сосредоточенно свернул махорочную цигарку.
Сергей, торопливо пошарив по карманам, нашел недавно распечатанную пачку «Беломора» с маркой московской «Явы».
— Отведайте, дядя Гриша. Мои любимые.
Бригадир — Сергей понял это из обрывков разговора дяди Гриши с конюхом — взял папиросу, заложил самокрутку за правое ухо. Несколько раз затянувшись, он неожиданно для Сергея проговорил:
— Дорого это.
— Что? — смущенно спросил Сергей («не о папиросах ли он?»).
— Переименования. Одни вывески на магазинах и прочих учреждениях стоят небось по двести-триста рублей каждая. Правда, у нас сейчас это модно. Исполкомы наши порой ни взять ни дать наперегонки бегут: кто больше сел и поселков переименует. Я понимаю, когда делается это по государственному, политическому соображению. А то зарядили: Черногоровку меняют на Белогоровку, Белогоровку — на Черногоровку. И все это в копеечку обходится, да еще в какую копеечку. На первый взгляд это кажется не так-то уж и страшно — мелочи. Но таких вот мелочей, с позволения сказать, у нас иногда столько набирается, что получается ни больше, ни меньше, как нарушение всяких законов экономии. — С минуту помолчав, он сделал несколько глубоких затяжек, бросил окурок в серо-коричневый ручей, огибающий небольшую кучу конского навоза. — Наши тоже собирались писать письмо в область об этом самом прусском имени. Оно-то, конечно, и мне надоело. Пусть я и не очень грамотный, но кое в чем разбираюсь. Потому и настоял на обратном… Да, к слову, какой дорогой ты ехал из Москвы?
— Киевской.
— В Брянских лесах ничего не видел?
Сергей постарался напрячь память, но ничего особенного ему не припомнилось, хотя он все время смотрел в окно вагона при проезде через Брянские леса.
Дядя Гриша грустно улыбнулся.
— А я видел. Когда с выставки сельскохозяйственной ехал. — В голосе его не было в эту минуту ни малейшего намека на самодовольство. Из внутреннего бокового кармана пиджака он достал небольшую, сильно потертую записную книжку. Перелистал несколько исписанных карандашом страничек. — Ага, вот оно. Станция Святое, неподалеку от Навли. Так в этом самом месте видимо-невидимо поваленного леса, гниющего и уже сгнившего. А у нас здесь каждая завалящая палка — на вес золота. И я уверен, что обратись мы к тамошнему начальству с просьбой отдать нам все это упавшее, пропадающее — откажут. Или, на худой конец, начнут торговаться о цене. Я, Сережа, сам, как ты, наверное, слышал, много лет служил во флоте. Море, оно, знаешь, как помогает понимать красоту. К тому же в молодости кое-что рисовал. Так вот там под Навлей хороший художник может написать хорошую лирическую картину. Затем отправит ее на выставку. Посетители будут восхищаться. Глухомань, забытость всегда волнуют на картинах. Да небось и ты восхищался этим пейзажем, глядя из окна. Так же восхищался, как нынче ливнем, хотя он и в самом деле красив.