В бомбоубежище было тесно. Вместе им не удалось присесть. Иногда, выглядывая из-за чужих голов и спин, они улыбались друг другу, перебрасывались ничего не значащими словами. Но больше молчали. Каждый думал о предстоящем разговоре.
Когда кончилась тревога, они снова вернулись в квартиру, но на этот раз присели не в кабинете, а в столовой, где Мариша, не дожидаясь распоряжений, приготовила обед: в глубокой тарелке дымился отварной картофель без масла, в двух блюдечках лежало по три узких кусочка селедки, покрытых ровным рядком луковичных колец.
Анатолий встал со стула и подошел к буфету. Глубоко присев, он вытащил из нижнего отделения темноватую бутылку, поднес ее к глазам, встряхнул, и лицо его осветилось тихой улыбкой.
— Есть еще. Немного, но хватит для того, чтобы испытать ощущение мудрого поэта Востока. Как это у него сказано: «Когда бываю трезв…» Постой-постой, сейчас припомню:
Когда бываю трезв, нет радости ни в чем.
Когда бываю пьян, темнится ум вином.
Но между трезвостью и хмелем есть мгновенье,
Которое люблю затем, что жизнь лишь в нем.
Правда, нынешнее время не для стихов. Но так как-то к слову пришлось. А впрочем, может быть, и не так. Эти стихи — для любого времени. А кроме всего, мне кажется, что я по-прежнему являюсь братом поэта. Кстати, как у тебя сейчас с поэзией? В ладу ли ты с ней?
Олишев-старший от души рассмеялся, услышав эти наивные слова брата. Ему положительно нравилась сохранившиеся до сих пор старинная чистота и непосредственность Анатолия.
— У тебя, может быть, и книжка моя еще хранится где-нибудь в анналах твоего старообрядческого кабинета?
— Конечно, хранится, — ответил Анатолий, не улавливающий насмешки брата.
— Любопытно. Ты знаешь, Толя, я ведь ничего уже не помню из нее. Покажи. Хочется посмотреть на себя, не высушенного годами. Да… «Были когда-то и мы рысаками…» — Ему хотелось хоть чем-нибудь заполнить время, лишь бы отвлечь от неумолимо надвигающегося главного разговора. Книжка была удачной находкой для этого, но случайно упомянутые апухтинские рысаки все разрушили. Брат поймал его на слове.
— Так ты, Витя, насколько я понял тебя, бросил литературу?
«Сейчас спросит, чем занимался, занимаюсь, — промелькнуло в голове Олишева. — Болтлив ты, Виктор, становишься. Что это? Старость или дурман возвращения на землю прародителей?»
— К счастью, с этим покончено, профессор. — И он в упор посмотрел на брата. «Оттягивать разговор уже невозможно. Потому начну первым. Первым легче побеждать. Как в драке. Слабый, но уверенный на минуту в себе первый бьет колеблющегося сильного и получает, как правило, нужные очки, которые могут оказаться решающими».