. Египтяне любили играть в подобные словесные игры, ставшие отличительной чертой литературы именно этого периода.
Самая незамысловатая литература того времени довольно привлекательна. «Повесть о двух братьях» – безыскусна и рассказана просто и естественно, недавно разрешенным разговорным языком. Мы понимаем и сопереживаем рассказам о ссоре Секененры с царем гиксосов Ипепи[313]. Некоторые сочинения построены на более развитых художественных приемах, таких как аллегория ослепления Правды Кривдой. В этой истории Кривда, солгав, убедил богов ослепить Правду и отдать его в рабство. Сын Правды вырос, отомстил за отца и добился наказания для Кривды, рассказав такую же невероятную ложь. Мы можем быть уверены, что искушенный египтянин того периода мог насладиться иронией: доброе имя Правды было восстановлено тем, что его сын оболгал самого Кривду[314].
В то время были составлены любовные песни, очень приятные нашему уху, несмотря на то что для обозначения любовников используются слова «брат» и «сестра». Темой выбрана скорее романтическая любовь, нежели эротика: тоска по возлюбленному, который может быть недосягаем. В этом томлении ясно читается ожидание счастливого воссоединения, однако по сюжету любовники обычно не встречаются. В качестве еще одного элемента счастья в таких песнях присутствует наслаждение природой и открытым воздухом – темы, получившие значительное развитие в Египте во времена империи. Вот пример острой тоски:
О, торопись к Сестре,
Подобно посланцу,
Вестей которого в нетерпенье ждет царь,
Потому что он желает узнать их как можно скорее.
Для него запряжены все упряжки,
Для него приготовлены лошади,
Всюду, где он находится, закладывают для него
колесницы,
Он не должен отдыхать в дороге,
Кто достигает дома Сестры,
Сердце того начинает ликовать
[315].
В другой поэме описаны физические проявления любовной тоски, которые могут заинтересовать современного врача:
Семь дней не видал я любимой.
Болезнь одолела меня.
Наполнилось тяжестью тело.
Я словно в беспамятство впал.
Ученые лекари ходят —
Что пользы больному в их зелье?
В тупик заклинатели стали:
Нельзя распознать мою хворь.
Шепните мне имя Сестры —
И с ложа болезни я встану.
Посланец приди от нее —
И сердце мое оживет.
Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая – мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
От взглядов ее – молодею,
В речах ее – черпаю силу,
В объятиях – неуязвимость.
Семь дней глаз не кажет она!
[316]Одной из самых ярких отличительных черт того времени стал едкий юмор, поводом для которого было незавидное положение других. В частности, в яростных батальных сценах эпохи Нового царства высмеивались враги Египта. Юмор также проявляется и в исторических текстах. В рассказе Тутмоса III о битве при Мегиддо мы чувствуем мрачное удовлетворение, когда он описывает, как обращенный в бегство враг оказался заперт снаружи башни и был вынужден подниматься по веревке, связанной из одежд, или как вражеские князья, гордо приехавшие на битву на колесницах, были отправлены восвояси на спинах ослов. В сценах, описывающих сражение Рамсеса II при Кадеше, враг изображен брошенным в воды реки Оронт. Насыщенность и плотность композиции разбавлена изображением «жалкого князя Алеппо» – его собственные солдаты держат князя вверх ногами, чтобы вытрясти из него воду, которой он наглотался