На что Альберт Борисович повернулся и показал сыну язык.
В гостиной горел только "нижний свет", как принято здесь было называть многочисленные торшеры, бра и подсветку картин. От этого огромная комната казалась меньше, уютнее и загадочнее. Через нее можно было пройти во все остальные помещения дома, но коридоры были так искусно скрыты, что ни за что не подумаешь, что эта комната настолько проходная. В центре строгим квадратом стояла диванная группа, по центру квадрата где-то в вышине висела массивная люстра, которая называлась "верхним светом". Ее включали только когда устраивались приемы или другие "пафосные вечеринки", как называл их Арсении. С той стороны, что сейчас пришли гости к диванной группе вели три ступеньки вниз, которые шли по всей ширине комнаты, превращаясь к краям в пологие спуски. С обратной стороны точно такие же три ступеньки вели к столовой. Огромное окно с эркером по левую руку было сейчас плотно зашторено, но Дэн знал, что оно смотрит на запад. И каждый вечер в это окно заглядывает уходящее за горизонт солнце. И лучше всего закат был виден Анне Алексеевне Гард-Иконниковой, изображенной на портрете, висящем на противоположной от окна стене. Портрет своей покойной жены в полный рост нарисовал сам Альберт Иконников, к сожалению, уже после ее смерти. К сожалению, потому что первым желанием Арсения, только что овладевшего новыми способностями, было пойти к маме. Но и этот портрет, и все остальные многочисленные картины в этом зале были непроходными. Как отшучивался обычно его отец: "В этой комнате и так слишком много мест, куда можно благополучно слинять".
Мать Арсения была женщиной удивительной неземной красоты даже по меркам алисангов, отличающихся, по мнению людей, редкостным совершенством - темноволосая, как все венеты, с тонкими чертами лица, высокими скулами и мягким, словно бархатным взглядом зеленых глаз. На картине она стояла в пол оборота, и смотрела чуть вверх - точно на закатное солнце в окне напротив, и улыбалась чему-то своему. И столько в ее улыбке было теплоты, надежды и веры, что казалось, она верит в этот закат, а когда его не было, верит в то, что он будет. А когда закрывали шторы, казалось, она верит, что завтра шторы откроют, и она снова увидит закат. Закат был ее любимым временем дня. Когда Арсению было лет десять, он так хотел, чтобы этим взглядом безоговорочной веры мама посмотрела на него, что попросил рабочих, обновлявших фасад, поставить лестницу внутри зала возле окна. В высоту она встала до самого потолка. Но сколько бы, ни поднимался по ней Арсений, женщина с портрета всегда смотрела выше него и верила в карниз, на котором висели гардины, потом в стену и наконец, в лепнину на потолке. Арсений наклонился вперед, пытаясь дотянуться головой до лепнины, потерял равновесие и упал. По счастливой случайности, он сломал не шею, а всего лишь ногу. Чтобы Арсению не пришлось рассказывать отцу правду, всю вину взяла на себя Антонина Михайловна, которая лишь пару месяцев как пришла работать в этот дом. Она сказала, что решила смахнуть с потолка паутину, потому и попросила сюда поставить эту лестницу ненадолго. И никто кроме нее и теперь Дэна не знал, зачем понадобилась Арсению эта лестница. Арсений не боялся, что отец его накажет, он боялся, что правда разобьет ему сердце, и он уберет этот портрет.