Нужно будет сказать Убийце при случае, что в него палили любовными стрелами. Эрот после этого не досчитается нескольких талантов наглости.
– Что это значит?
– Что уж больно крепко ты втюри… – я тряхнул его так, что перья полетели, а божок взвыл: - Владыка, я правду говорю! Ведь не моими же стрелами в тебя угодило, а незнамо чем, предвечным Хаосом… пусти, ведь Артемидка же!
Действительно, суровый глас дочери Зевса слышался все громче, и разыскивала она некого «мелкого поганца, который не знает, где упражняться в стрельбе». Я отступил от двери и надел шлем в последнюю секунду.
Потом выскользнул и за дверь, потому что сцен пыток мне хватает и на берегах Коцита…
Золотые перья, летающие в воздухе, отмечали весь мой путь до врат на Олимп.
Еще одно поражение, уже почти предвиденное.
Зная, что сон Эрота был крепок во время моего первого визита на Элевсин, я догадывался: раз не его стрела, значит, стихия матери. А эта сама над ней не властна. Олицетворяет – да, управляет чем-то – да, отменить решение стихии – не может… дочь Хаоса.
К себе я не спешил – побродил по пустынным полям. Под ногами перекатывались перепутанные стебли трав. Обнаженные деревья стыдливо прикрывали наготу клочьями бурых, скукоженных листьев. Ветер по временам налетал – швырял в лицо горсть белых холодных хлопьев. На севере такого добра – навалом.
Снег просыпался небрежно, неровно, сеялся мукой из распоротого разбойником мешка, но зато и не торопился таять. Лежал на полях дырявой, грязной простыней, прикрывал позорную картину – голые пашни с лежащими на них убитыми стеблями, не успевшими налиться колосьями.
Снег пытался скрыть следы нерадивой матери-весны, убившей свое дитя. Весны, не принесшей плодов.
А Борей горько и радостно завывал над пустотой полей, но выходило – не по-волчьи. Выходило жуткое подражание рыданиям, причитаниям… истошному, несущемуся отовсюду зову: «Вернись!»
И было в этом что-то еще – напрочь упущенное мною в последние дни, выпавшее, непонятное…
Толпы теней, бредущих к ладье Харона. Спустившись к Стиксу, я понаблюдал за ними, стоя чуть в стороне, прислушиваясь к стонам и жалобам и старательно не замечая впалых животов детей.
Потом снял шлем и шагнул, словно тень, в ладью.
– Много работы, – сказал вполголоса, когда Харон добрался до середины реки. Тени на том берегу толпились, как после войны.
– Мрут, – проскрипел Харон равнодушно, как уключины его весел.
Вот тебе правильная позиция – они мрут, а мне-то какое дело, от чего.
Тебе ничего. И мне ничего, я же царь подземного мира.
Какое мне дело, кого я там в тещи заполучил?!