В Тартаре стихало. И в голове тоже. Правда, вдохи получались мелкие, неровные, неаккуратные, и лицо Нюкты проступало перед глазами смутно. Виднелись белые зубы, открытые в страдальческой гримасе, искаженные черты…
– Чудовищам никто и никогда не был нужен. Наш мир не знал этого. Ты думаешь – Ехидна хотела детей?! Или Ахерон – первенца? Аксалаф, Гелло, Алекто, Керы… ты пришел и принес жизнь в мир смерти и ужаса, и привязал их к себе адамантовыми цепями, и даже не понимаешь, что делаешь. Ты просто дышишь, судишь, разбираешь их дрязги… Не замечая, с каким обожанием смотрят на тебя. Как ловят твои взгляды. И цепи становятся все короче, и настанет день, когда ты прикуешь мир к себе намертво, сделав его не царством, а своим…
Губы брезгливо дернулись, не желая выговаривать слово. Простое слово, коротенькое, смертное – не для царей, не для первобогов, даже не для богов: у них-то повсюду дворцы, домами они их редко когда называют.
– И если бы мы воспитали тебя правильно – я приняла бы даже это. Но мы воспитали тебя неправильно. Нужно было швырять тебе кусочки власти – чтобы ты пропитался желанием сесть и править, но мы сотворили из тебя воина, и власть не имеет для тебя никакой ценности. Ты не думаешь о ней. Не наслаждаешься ей! И если однажды ты решишь выбросить свой жребий – ты убьешь мир своим уходом. Подданные живут без царей. Псы без хозяина издыхают.
Все, молчат в Тартаре. Услышали, небось, слова многоопасливой Нюкты. И за бока похватались. Вон, Эреб хрипит от смеха: потолок ходуном ходит. «Какое – выбросит? – хрипит. – У него впереди – бесконечность…»
Осекся. Потом еще насмешливее захрипел. Потому что ничего у меня впереди не бесконечность.
Сколько Нюкта еще разговаривать собирается? Вот столько у меня впереди и есть.
– Я никуда не собираюсь.
– И можешь поручиться за это? Можешь поклясться Стиксом – что не уйдешь? Не исчезнешь, невидимка?! Не надо, не раскрывай губы. То, что ты сотворил с миром и с жильцами… на это больно смотреть. Может быть, мы еще сможем все исправить.
Погладила по щеке. В глазах – не разочарование, не боль, не насмешка… Так – грусть вековая, усталость. Много чего понамешано.
– Прости, мальчик. Это наша ошибка. Не надо было затевать эту игру. Брать с Кронидов клятву. Тогда ты сейчас бы правил наверху, и все было бы хорошо…
Помедлила, глядя на меня. Может, собиралась еще раз попросить меня согласиться на щедрость ее супруга. Потом вздохнула, покачала головой…
Ушла, унося с собой прохладу, и духота навалилась опять.
Ихор начал застывать на губах влажными корками.