– Почему? – наконец спросила она тихо. – Почему Перс поддался, а ты вышел от Эреба собой?
– Почему Крон в Тартаре, а я нет? Почему правит Зевс, а не Тифон?
Геката медленно опустила на лицо вуаль – теперь были видны только кровавые губы.
С дрогнувшими углами.
– Полноправный…
Вода Амелета пропитывала упавший в нее фарос. Багрец чернел, золотые шарики бились друг о друга. Яд боролся с ядом, прорастая по ткани мелкими огоньками, трон свой могу поставить: эта одежда прилипает к коже и заставляет тебя гореть.
– Отец не был Владыкой, – голос Гекаты был вкрадчив, как прежде: шелестение выгодно глушило подавляемую боль. – Он вошел к Эребу просить совета. Потому что не мог справиться с миром. И он не устоял.
– Да.
Если бы Левка не выпила из Амелета, если бы в отчаянную минуту бунта я рванул не к выходу, а ко дворцу Нюкты за советом, не совладав при этом с миром – что было бы? Одному Эребу известно.
– Насколько быстро ты поняла?
– Быстро. Я видела прежних…
Танат же еще говорил, что к Эребу входили и выходили. Разные. Сколько раз Первейший облекался в новую божественную плоть? Сколько раз плоть, не вытерпев и не вместив могущество Первомрака, швыряла себя в Тартар, рассыпалась прахом, прыгала в Стикс?
Перс оказался крепче других, зато ему не повезло с наблюдательной дочерью.
– Он проклинал меня, пока глотал из Амелета, – мечтательно глядя на растворяющуюся в воде ткань, прошуршала чаровница, – проклинал на два голоса. И когда я сталкивала его – проклинал. Потом он упал, и мир опять сделался свободным…
И тихо, низко засмеялась, хотя грудь ходила ходуном, как от сильного хохота. «Сделался свободным, пока…» – вот, что было в этом смехе.
Правда, неясно, смеялась она над миром, над Эребом или над собой.
Да и неважно. Вообще, все неважно, когда во дворце теплая постель.
Геката что-то проговорила в спину – что-то о том, что знала бы – прихватила бы с собой для меня настоящий плащ. Только не пропитанный ядом, а так… Я отмахнулся, развернулся и зашагал по дороге, норовившей ласковой псинкой подкатиться под ноги.
Голос Трехтелой невнятно навевал какую-то новую битву, но о битвах думать не хотелось: хотелось – о привале и хорошем кратере вина. А битвы – это потом.
О, великий Эреб, твое насмешливое «бесконечность» созвучно отцовскому «рано или поздно», а с ним я как-то справляюсь уже не один год.
Разочарованный Первомрак за спиной храпел во всю мощь, мир глухо ворчал чревами вулканов, а Тартар помалкивал.
Только на плечи давил тихохонько, зараза.
Спать хотелось все сильнее – когда я потерял сон? Семь… восемь дней… Гипнос все жалостно посматривал со своей чашей. Ну, вот теперь пусть прилетает и кропит.