Мойра осеклась – надо полагать, озадачилась при виде моего лица.
– Кто они?!
И тут Атропос, коротко хихикнув, дернула за что-то в своем клубке – и стало неважно.
Вообще ничего стало неважно, кроме холодного, шершавого, пыльного пола, восхитительно настоящего, потому что когда тебя выдергивают из тела, когда рвут по живому каждую клетку твоей сути, когда вокруг нет ничего и никого, и вся твоя жизнь – это только туман асфоделей…
В такие минуты важен холодный пол, на который можно опереться щекой и слышать, как отдается биение крови в твоем виске, чувствовать, как набухают и падают из губ капли ихора и собираются маленькой потешной лужицей, и видеть, как медленно вершит свой путь полосатый жучок, слышать…
– Спорим – если водой поплескать, то очухается?!
– Да могу фибулу любимую поставить – он сейчас очухается без всякой воды. Атропка, ты за какую из нитей дергала?
– Стой, не говори, Атропос, я сейчас… черная!
– Нет, красная!
– Спорим?!
– Да замолчите вы, квочки, не смотрела я, за что дергать, что попалось под палец – за то и рванула. Унялись?
Тихонько, нежно постукивают глиняные черепки. Это Лахезис достает их из бездонного сосуда, деловито крякая и каждый раз запуская руку в сосуд по локоть. Нити под пальцами Клото-пряхи тихо поют, и сама Пряха мурлычет в тон старую песню, из дальних далей памяти:
Мужа с пира жена зовет –
Заплутал средь хмельных друзей.
Плачут дети, угас очаг:
Возвращайся, хозяин, в дом…
Блеют овцы в твоем хлеву,
Осыпает твой сад плоды,
Остывает твоя постель –
Возвращайся, хозяин, в дом…
Ожидают, не спят рабы,
Плачет, путает пряжу мать,
Под воротами воет пес:
Возвращайся, хозяин, в дом…
Песня бесконечна, это я помню еще со времен своего заточения в Кроновой утробе: сперва долго будет перечисляться разруха, наступившая в хозяйстве без господина, потом так же долго – радость после его возвращения.
И хочется по привычке сомкнуть глаза, окунуться в родную тьму, почувствовать на плече ладошку Гестии…
Только не слышать больше крик своей нити под чужими пальцами.
– Чем ты меня? – просипел я, садясь. Адамантовые осколки больше не ранили грудь изнутри. Были другие, с кем Ананка еще разговаривала? Ну, были. Не могла же она вечно со мной болтать. А что она им нашептывала – мое-то какое дело?
От пузатого сосуда долетел стон Лахезис: наверное, успела проиграть какой-то еще спор. Атропос посмеивалась под нос и выщелкивала ножницами мелодию.
Веселую до отвращения.
– Пальчиком. Легонечко. Я так, я шутя, ты ж сказал, тебе любопытно, ну, прости старушку, подарочек сделать хотела, показать, как смертные себя чувствуют, когда…