Она расчесывала волосы – обычно на берегу Коцита, и вокруг водили танцы тамошние бледные нимфы. Текучее серебро смешивалось с волнами стонущей реки, Левка сидела задумчивая, нимфы шептались: «О своем замечталась… о верхнем…». На самом деле она не мечтала, просто волос было слишком много, а ясеневый резной гребень – один, и нужно было расчесывать тщательно, прядь к пряди.
Еще она собирала ракушки по берегам Ахерона и украшала ожерельями жену того же Арехона. Титан, поглядев на ошалевшую жену, долго утюжил бороду и не лупил Горгиру целых две недели. То ли впечатлился, то ли решил, что она и так настрадалась.
Она гостила у Леты, которой пела песни о море, и у Гипноса, которого по старой памяти подкармливала лепешками.
Может, только в Стигийские болота не заходила. А может, и заходила, но болота – каждой змеей, каждой белесой кочкой, каждым чудовищем – молчали об этом.
Мир вообще молчал, холодно и насмешливо, пустыми глазами глядя на попытки Левки жить. На голубые хитоны с веселенькой вышивкой по кайме, полощущиеся в печальных водах Коцита – ха! полощи! На танцы и хороводы, на повеселевших нимф и оживающие от улыбок Левки тени.
Миру неинтересна была одна нереида, которая с чего-то собралась в нем жить. Мир прекрасно помнил главное правило Ананки: знать своего противника.
А потому он щерился в лицо ухмылками мне, и давил на плечи всем грузом Тартара, и выскуливал в уши старый мотив: «Бу-удет! Бу-удет!» Суды, стигийские болота с неуступчивыми жильцами, Эвклей со стройками – какие воды смоют ощущение чуждости, нездешности, вечное «здесь нельзя жить»?!
Разве только море.
А море прокралось в подземный мир – и вот, светит глазами звезд среди волн серебристых волос. Качает в теплых ладонях. Разминает ссутуленные плечи, целует руки и нашептывает – всегда одно и то же, каждую ночь, хоть и разными словами:
– Ничего, милый… ничего. Это все пройдет. Отступит. Ты привыкнешь. А может, скоро тут даже станет веселее…
Нереида ведь… дочка вещего старца. Как в воду глядела: веселее мне стало очень скоро.
Первое покушение грянуло в конце второго года царствования.
* * *
Первая свистнула мимо. Инстинкт исходил пеной бешенства – орал об опасности, и я успел отскочить, не по-божественному, правда, а так…
И тут шарахнула вторая.
Взасос поцеловалась со скалой.
Брызги – бритвенные, веселые! – вспороли воздух.
Тогда я рванул дурацкий фарос – пурпурный, приколотый на плече золотой фибулой – и швырнул его в одну сторону, а себя – в другую. Через проток Флегетона, сквозь багрянец пламени – прыжком.
«Началось»,