Провел пальцами по гладкой коре – древесина, а не плоть, ветки – не руки, и нет едва уловимого запаха моря от листвы: листья – не волосы.
Прощай, Левка.
Несколько листьев запутались в волосах, когда я шел обратно к колеснице.
«Волос, – донеслось из памяти, – как мрак Эреба». Вспомнился первый вечер на берегу – серебряные пряди спутались с черными. Память есть. Боли нет.
Кого ты видела во мне, Левка? Почему любила меня? Разве не слышала историй, которые твои сестры рассказывали с оглядкой и шепотом: о мрачном Крониде, сердце которого неспособно чувствовать?
Знаешь, они были правы.
Я вскочил на свою колесницу, не оглядываясь.
Прощай, Левка. У меня дела.
Небольшие, но божественные. Сущая малость.
Они подавятся каждым смешком.
– Уйди, – бросил я встретившему на берегу Стикса Танату. – Я сам.
Кинул поводья. Соскочил наземь.
– Меч…
– Не нужно.
Бунтовщики стояли на том берегу – не войском, толпой, морем, прихлынувшим к Стиксу. Бесновались стигийские чудовища: «Прочь, Кронид!», – молчаливый и гнусный со своей ухмылочкой стоял Эврином-копейщик, и лязгали клыками стигийские собаки из свиты Гекаты. Сама Трехтелая обреталась в первом ряду: магические факелы пылали, освещая все три лица – три хищных оскала.
Впереди высилась костистая фигура Харона. Пылающий гневом сын Эреба и Нюкты едва ли не в первый раз оправдывал свое имя[5]. В глазах у него плясало синее пламя, и его же он держал в пригоршнях.
– Возвращайся на Олимп, брат Зевса! – громыхнуло под сводами. – Здесь не твой жребий!
Своды отразили несогласно: «твой… жребий…».
И вспыхнул мост над рекой Стикс – голубоватым пламенем, волей Харона, сына Эреба. Вспыхнул, прогорел в мгновение, пеплом ссыпался в ледяные воды реки – закрывая мне вход.
Мир бесновался в упоении: что чужак, взял? Затаился в сладострастном предвкушении Тартар: как они его сейчас, а?
Злорадствуют. А в смехе дрожит страх.
Потому что они знают то, чего не видит сейчас Харон, Геката не видит, не видят, Горгира, Онир, Эмпуса, Эврином и другие бунтовщики. Они не замечают, как за моей спиной встал незыблемой скалой Танат – преграждая дорогу…
Моим союзникам. Они все здесь, вся жалкая горстка, по пальцам пересчитать: зажимающий бок Гипнос, Гелло, Эвклей, Ахерон, перепуганный Оркус, да еще Алекто из Эриний, а сестры – на той стороне. Никто не слышит безмолвного рыка Гелло: «Пусти… помочь!» – и ответа Убийцы: «Стой, кому сказано! Всё уже кончено».
Всё уже кончено.
Я протянул руку и взял двузубец – и он впервые лег в ладонь как влитой, выковавшись из воздуха.
Потом шагнул на тот берег. Не касаясь запретных вод Стикса. Словно ручей перепрыгивал.