Женщина падает не сразу. Она падает на землю медленно, как в кино. На её груди расплывается яркое пятно. Она открывает рот, как большая рыба. Женщина в белом. Кровь — это её, женское, никем не одобряемое, запрещённое. Она хватается за сердце, которое вытекает из неё, выползает, вывешивает свои простыни. Она хочет затолкать его обратно. Женщина в белом.
Интересно, смог бы я на самом деле убить женщину?
Хотя бы самую маленькую?
Почему-то с этим у меня была проблема. Да, да, у тебя проблема с убийством, потомок славного графа Саха-Якутского. Не рассказывайте об этом никому, ладно? Ни Михаилу Свет Юрьевичу, ни Павлюку, ни Рыгору, ни немцу, а особенно предкам не рассказывайте. Ведь это позор — не уметь убивать. Это то же, что быть неспособным трахаться. Импотенция.
Почему-то в тот момент я мог, приложив определенные усилия, представить себе, как убиваю мужчину. А вот убийство женщины воспринималось как что-то невероятное, как неслыханная, немыслимая жестокость. Я подумал, нет ли в этом латентного гомосексуализма: когда ты легко можешь представить себе, как убиваешь мужика, а вот прибить бабу — ничего не работает.
Мне стало стыдно. Когда-то, в шестнадцать лет, выбив все ковры, я любил завалиться на диван с мороженым и посмотреть какой-нибудь фильм — и не признавал те, где не звучит ни одного выстрела. А теперь кино загорелась на экране само, и я не знал, как его выключить.
Мне нужны были новые герои. А их как раз хватало: во внутреннем дворе Замка бегали террористки, весело переговариваясь со своими подругами, которые стерегли стены. И я невольно снова залюбовался ими. Девками без царя в голове.
Они могли бы остаться обычными беларусскими женщинами.
Они могли бы выйти замуж и родить детей — и назавтра выбросить их из окон своих построенных в кредит квартир. В то время это было модно, выбрасывать младенцев из окна; не знаю, как сейчас. Дети летели вниз, как звёзды в августе, тиражи республиканской прессы стремились ввысь, стеклопакеты не пропускали шум, как и обещала реклама. Матери-убийцы выплакивали себе прощение у судей: судьи-мужчины сентиментальны и не любят женских слез ни дома, ни на работе.
Они могли бы остаться обычными беларусскими женщинами, священными существами, яичницей из государственных яйцеклеток. Могли бы танцевать на дискотеках под модных диджеев, выстукивая длинными ногами любовь и нееежнооость, и верность традициям, и патриотизм, и просто верность мужу.
Они могли бы выйти замуж «заграницу» — ведь все женщины мечтают об этом, а кто не мечтает, тот не женщина, а мужик в юбке.