«Сколько раз я тебе говорил: никакой я тебе не Фёдор Вячеславович, — зарычал на него на него Человек из Михалин. — А пан Тадеуш Р-ский, твою мать!»
«Пан Тадеуш, — с ужасом закивал головой хозяин дома. Было видно, что ему ещё недавно было очень плохо, а теперь ещё хуже. — Помашч мая нужна? Так я сейчас, сейчас…»
«Нам стало известно, что есть у тебя, псиная твоя кровь, важная для нас информация, а делиться ты ею не хочешь, — сказал Человек из Михалин, презрительно глядя, как дрожащая рука никак не может ухватить край газетки. — Намекнули мне недавно в местечке, что ты кой-чего знаешь о подземных ходах… А может, и не кой-чего, а?»
Газета разорвалась с неприличным звуком. Человек в позе птицы часто-часто закачал головой, он знал, что если он ошибётся, милости ему на этот раз не видать. Пан Тадеуш Р-ский подумал, что эта ночь будет длинной, и что, в конце концов, он просто вернёт себе то, что с полным правом принадлежит ему. По праву истории. По праву крови.
Просыпаться среди женщин.
Медленно открывать глаза среди наготы женских ног, среди мягких женских вещей, среди женских голосов, которые переговариваются отрывисто и деловито — и которые так хотят оставить за собой последнее слово.
Сами женщины где-то наверху, высокие, вытянутые к утреннему солнцу сосны, шумят, смеются, не дают мне вставить ни одного слова — да мне и не хочется, мне нравится лежать вот так, молча, на полу, в штабе Босой, лежать в башне и знать, что мне отсюда не выйти. Они ходят, переступая через меня, по этой женской комнате, Frauenzimmer, женщины-богатыри, женщины-великаны, молодые, злые и здоровые, а я лежу, одинокий, маленький, как на большой женской ладони, и думаю о том, что ещё два дня назад замок был моим, а теперь он их, я отдаю его им, отдаю даром, и эта милость делает меня ещё меньше.
Просыпаться, лёжа на полу, сон ещё живет где-то в позвоночнике, со вчерашним, ещё свежим прикосновением её губ, с касанием её пальцев (ногти черные от оружия), с запахом крови, просыпаться полным немыслимого, кричащего счастья.
Их было пять или шесть в комнате, странно, но некоторые из них переодевались, делая это так непринуждённо, будто меня здесь не существовало.
Босая насмешливо посмотрела на меня из своих белых высот: «Хочешь, дам тебе белые колготки? Пойдёшь к своим, покрасуешься перед мужиками».
Она бросила их мне на лицо — белое, текучее, тёплое, лёгкое.
Что я мог на это сказать? Только глуповато усмехнуться и снова с наслаждением закрыть глаза. Я был конченый человек. Я попал к ним в лапы. Предатель — первый предатель в длинном и славном роде Саха-Якутских.