Бесконечные дни (Барри) - страница 62

Ближе к сумеркам эти засранцы опять лезут в наступление. Ветерок поменялся и теперь дует с востока, и на реке – миллион мелких волночек-оборок, словно работа миллиона белошвеек. Древние вестники сумерек – слепота мало-помалу наползает на землю, и в небо медленно просачивается длинная высокая полоса цвета яблок. Далекие горы, раньше голубые, темнеют и чернеют. Ртуть в термометре падает. Вероятно, мы уже не так готовы, как раньше; впоследствии будет сказано много резких слов о защитных укреплениях – там, где сортиры и полевой госпиталь. Должно быть, мятежники просочились там, как красная полоса – в небо. Первым делом на нас налетает кавалерия, но они, должно быть, нащупали слабину, и вот вливаются через то место, где у нас склады, и бросают лошадей на укрепленный рубеж в тылу. За этим рубежом – наши, черт бы их драл, полковники и все прочие. Мы все это видим, стоя как дураки на брустверах. Как дураки мы стоим из-за вечерней полутьмы. Мы чувствуем приближение бойни и, стараясь избежать ее, сами в нее бросаемся. Первые когорты темноты – тоже наши враги. Сам мир и природа его – против нас. Сотни наших отбивают атаку как могут, и кони разворачиваются и уносятся в кляксы новорожденной ночи. Дальше, видимо, полковник сообразил, что к чему, и нам велят вылезти из-за брустверов, и рассредоточиться по полям, и там встретить мятежников, если они снова придут. Ни единая душа среди нас не хочет вылезать из-за брустверов. Для чего мы их копали, черт возьми, и с какой стати нам их теперь бросать. Гущины и пустоши темноты нас не манят. Дэн Фицджеральд смотрит на меня в ожидании приказа, а я молчу. Нам идти или как, спрашивает он. Я бы не пошел, говорю я. Но похоже, надо, говорю я. За честь Бундорраги, смеется он. Что хорошего сделала тебе Бундоррага в твоей жизни, спрашиваю я. Ничего, отвечает он. Ну и вот, говорю я. С этими словами мы перебираемся через передовой ров, потом все дружно – с тысячу человек – бредем, спотыкаясь, по полю, и, к счастью, на этот раз мятежники посылают не целую армию, а лишь несколько рот. Может, прощупывают путь. Может, больше народу не спрячется за здешними невысокими холмами. Так что мы в десяти шагах от своих укреплений, среди сочной виргинской травы, и река безмолвно и величественно катит воды, обрамленные рюшами волн, и по воле случая отряд, выезжающий прямо на нас, – тот самый ирландский сброд, который мы заметили раньше. По воле случая, какие часто бывают на войне. Лайдж Маган поднял наше знамя и выступает вперед в середине отряда. Мы идем по травам твердым шагом, с примкнутыми штыками и нацеленными ружьями. Мы ничего не собираемся делать, пока тот, другой отряд не ускорит шаги. Вот они зашевелили ногами быстрее. Капитан Уилсон приказывает, и мы переходим на бег. Никто не хочет, но все делают. Вот уже слышится треск – мятежники начали стрелять, и поле вмиг занимается пожаром шума и ответных выстрелов. Перезаряжать некогда, и мы бросаемся в штыковую атаку. Крик зарождается у меня в горле – сперва маленький, потом все громче, и вот уже рев тысячи глоток, и капитан ревет громче всех. Напугали бы и архангела. Этот рев громче любого урагана, в нем слышится странная жажда и что-то близкое к жестокости. Наши противники расстреляли все заряды и попросту побросали мушкеты на землю, отомкнув штыки, – и вот теперь наступают со штыком в одной руке и ножом в другой. Мы про такое сроду не слыхали. Из дальней темноты доносится смятенный топот коней, и мы молимся, чтобы это оказалась наша кавалерия. Сабельная рубка, пистолетные выстрелы. Всадники склоняются с седла – перерезать сухожилия и мускулы. И все это в надвигающейся тьме. Атака в сумерки – что это, гений или безумие? Мятежники-ирландцы тоже кричат, грязно ругаются по-гэльски. Мы схлестываемся – борем, бьем, режем. Эти ребята здоровенные – потом мы узнаем, что их набрали на железной дороге и в доках Нового Орлеана. Крупные парни, привычные к месилову и мокрым делам. Они не для того бегут на нас в темноте, чтобы по головке погладить. Они хотят забрать нашу жизнь, вырезать сердце, убить, заткнуть, остановить. Огромный сержант пытается вонзить в меня нож, и я вынужден вогнать штык ему в брюхо. Благородные противники сражаются минут десять, и за это время сотни людей падают на землю. Десятки стонут и зовут на помощь. Темнота почти полная, и мятежники вновь разворачиваются, чтобы отступить, и кавалерия позволяет им уйти, потому что в этой ночи, густой, как суп, ничего не увидишь. Солдаты мятежников и солдаты союзников равно лежат, истекая кровью во мраке.