В тупом оцепенении Элизабет брела по кампусу, когда к ней подбежал Джозеф, маленький очкастый еврей, единственный настоящий вдруг Виктора, сотни раз приходивший ему на выручку и успокаивавший во время депрессий или приступов ярости.
— Лиз! Я ищу тебя! Ты уже знаешь?
— Ничего не знаю. Скажи, что случилось?
— Я звонил его родителям. Он все скрывал. Это у них наследственное, дед сошел с ума в юности и жив до сих пор, живет в сумасшедшем доме в Швейцарии. Виктор был весь в него, и у матери тоже бывают припадки. Плюс родовая травма. В общем, теперь стало понятно, откуда у него эти приступы... и все. Я не хотел тебе говорить, но, может быть, ты что–то сумеешь сделать? Он сидит в больнице и никого не узнает, он как Освальд в «Привидениях»...
— Не говори глупости, Джо. У Освальда был сифилис.
— Ну, я не знаю, — он никого не узнает, но, может быть, тебя он узнает? Он действительно очень тебя любил, понимаешь?
Вопрос об ее поездке в Нью-Джерси был решен мгновенно. Стефани предложила денег, и Элизабет не отказалась. Джо привез билеты на послезавтрашний рейс. За два дня Элизабет уладила все свои дела, купила в дорогу два учебника по психиатрии, переговорила со знакомым врачом, — никто не мог сказать ей ничего определенного. Адрес Виктора в Нью-Джерси ей дал тот же Джо, пресекавший в колледже любые разговоры о безумии друга и страдавший по-настоящему.
— Лиз, — спросил ее перед отъездом Джо, — у вас точно ничего не произошло с ним перед его отъездом? Прости, я, может быть, не имею права знать, — но он действительно очень любил тебя, Лиз, и говорил мне об этом...
— Нет, Джо. Ничего не произошло, — сказала Элизабет, в глубине души невыносимо мучаясь сомнениями и тоской. — Я затащила его к себе в койку, вот и все.
— О, от такого счастья и я бы сошел с ума, — сказал Джо со своим вечным еврейским юмором. Элизабет любила таких парней, но до Виктора им было далеко — в Викторе все было крупно и загадочно. — Но вы не ссорились, ведь так?
— Нет, не ссорились.
...Всю дорогу до Нью-Джерси она неустанно корила себя и проклинала тот день, который, может быть, стал для Виктора роковым. Его бессилие в тот вечер теперь не удивляло ее. Он психанул. Он переволновался. Он был утомлен борьбой с недугом. Ему было трудно держать себя в руках, вот и все. Отсюда все его выходки. Он боялся ей рассказать. Самолюбие. Неужели она никогда больше не окажется в его объятиях? Неужели не будет его больших губ, его сильных, длинных рук, его странного акцента, песен, ласк на глазах у всех? Он сделал ее тем, чем она стала сейчас, он раскрыл ей ее истинную сущность, — неужели для него теперь все кончено?!