— На конюшнях, говоришь? — Тот, кого Гвоздь назвал княжичем-батюшкой, шагнул поближе и внимательно поглядел на Данилку. — Сколько ж тебе лет-то, государев конюх?
— Восемнадцать, — не зная, как обращаться с этим человеком, буркнул Данилка.
Коли княжич — нужно в ноги, поди, валиться, но и сам он с людьми — по-простому, вон в подклет заявился, и люди с ним — без лишней лести…
— И как ты с моими молодцами знакомство свел?
— Меня Илья Карпович у целовальника отнял…
— Ого?.. — Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. — Недосуг мне сейчас, а ты государева конюха угости, чем Бог послал, обласкай, понял? И в Кремль его потом пусть на санях отвезут, нечего нашему гостю ноги зря бить! И в гости жаловать проси, понял? Государевых служилых людей мы любим и привечаем.
С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.
— Ты ему, благодетелю нашему, понравился, — сказал Гвоздь. — А коли ему кто понравится, тот человек живо в гору идет! Только ежели пьет в меру. Вон на Илейку взгляни! Другой бы такого верного слугу в тычки давно выставил, а наш — бережет его, потому что Илейка ему полюбился. Одно условие — пей, да только за ворота не выходи. А он, вишь, по кружалам! Насилу я его, дурака, сыскал. Я из-за этого Илейки все кабаки, все кружала на Москве знаю! Нет такого целовальника, чтобы мне в пояс не кланялся!
Тут Данилка вспомнил про свой розыск.
— А не поможешь ли мне, Иван Киндеевич, сыскать душегрею? — спросил он. — Синяя, с золотыми птицами! Мне без душегреи хоть на конюшню не кажись…
— Да купим мы твоей сестре другую душегрею! — Похоже, Гвоздя очень развлекало Данилкино упрямство. — Еще получше той! Синяя, говоришь? Ну так будет ей скарлатная! Вся свадьба на нее залюбуется! Хочешь — велю сейчас же на выбор принести?
— Нет, мне эта нужна! — И Данилка заново принялся перечислять все приметы. — По синему полю птицы вытканы, а сама душегрея из кусочков собрана, и золотой галун из кусочков, так сразу и не разглядеть.
— Ловко! — одобрил Гвоздь. — Рукодельная у тебя сестра!
— Это Устинья рукодельная, царствие ей небесное, — поправил Данилка. — Это Устинья душегрею шила, а потом та душегрея пропала, и я ее ищу.
— А что за Устинья такая и что с ней стряслось? — спросил Гвоздь. — Да ты садись за стол, я велю с поварни щей принести или ухи. Куричьей ухи хочешь? У нас с шафраном варят, густую!
— Хочу, — признался Данилка.
К нему столько лет никто, кроме ровесника Вани, не обращался по-человечески, даже дед Акишев и то шпынял почем зря, что в обществе ласкового Гвоздя он словно душой оттаял.