— А кума, Федосьица! — весело отвечала Настасья, вешая шубу на гвоздь. — Богоданного, голубушка моя! Юрашка-то мой пропал, не пришел, так мы этого насилу поймали! Ничего, коли Бог так решил, значит, и к добру!
— Да кто ж ты таков? — спросила Федосья, судя по всему — мать младенчика. — Откуда взялся?
— С Аргамачьих конюшен я, — признался Данилка.
— Конюх, что ли?
— Еще не конюх…
Не объяснять же было, что держится он на конюшнях исключительно волей и милостью деда Акишева, а в конюхи попасть — это для него вроде несбыточной мечты…
— Рукав-то где распустил?
— Кобель вцепился, — и Данилка, скинув наконец тулуп, примостил его в самом углу.
— Ин ладно, помолясь, да за стол! — решила Федосья.
Она вовсе не походила на бесстыжую девку, образ которой почему-то жил в Данилкином воображении. И ворот сорочки был застегнут, шея не на виду, и рукава длинные, с красивыми шитыми зарукавьями, и волосы гладенько убраны. Чудеса, да и только! Данилка даже усомнился — к зазорным девкам ли попал?..
Он, сев на лавку у стены, причем сев подальше, чтобы не мешать хозяйкам хлопотать, стал к ним исподтишка приглядываться.
Красавица Настасья к печи и не подходила — поудачнее уставляла миски и блюда на столе, чтобы все поместилось. Федосья, белолицая и русоволосая, даже под шубкой можно разобрать, что кругленькая, отдавала распоряжения. Главной же стряпухой была девка, на которую Даниле приходилось бы, даже встав на цыпочки, глядеть снизу вверх. Лицо у нее было крупное, носатое, и руки — как у здорового мужика, и в плечах — пошире Данилки, но и глазами та Авдотьица уродилась хороша, и ресницы были у нее подлиннее, чем у прочих девок, а косу Данилка назвал бы богатырской, кабы богатырям косы полагались…
Невысокая девка, что поймала его у церкви, звалась Феклица, и девичьего в ней был один лишь наряд, а как приглядишься, то и ясно, что ей уж более двадцати пяти. Молодая баба же, которая вместе с ними была на крестинах, Марьицей звалась и тоже была недурна собой.
Девкам помогала старушка, которую вежливо называли Матреной Лукинишной. И за стол ее едва ль не на лучшее место усадили. Данилка понял, что это повивальная бабка.
После всех похождений ему так хотелось есть, что он даже не стал корчить из себя сытого. Опять же, кума все равно что родная, с родными же можно и по-свойски.
— Хорошего куманька Бог послал! — глядя, как он наворачивает за обе щеки, одобрила Матрена Лукинишна. — Ты, парень, не бойся, с такой кумой, как Настасьица, — не пропадешь!
— Со мной не пропадешь, с сумой по миру пойдешь! — тоненьким голоском вставила Феклица.