Горел в груди Сашки тот огонь таланта, который не дает художнику успокоения, заставляет его переделывать картины бессчетное число раз, быть вечно недовольным своими произведениями: тот огонь, который заставлял больных и голодных, гонимых и преследуемых, непризнанных современниками творцов идти своей дорогой, дорогой тяжелой и светлой. Был этот огонь в груди Сашки. Он заставлял его, совсем еще мальчишку, рисовать по десять часов в сутки, все то время, что оставалось от учебы и сна. Он помногу раз переделывал свои рисунки. Однажды Данилка спросил, зачем столько раз перерисовывать уже нарисованное, когда и так уже все хорошо. Сашка ответил:
— Надо, чтобы еще лучше было. Чтобы рисунок был прост и ясен.
— И так уж все просто и ясно, — сказал Данилка.
— Федотов, который «Сватовство майора» написал, говорил: «Переделаешь раз со сто — будет просто». Понял?
Своими рассуждениями, порою совершенно взрослыми и зрелыми, Сашка поражал Данилку. Но таким серьезным Сашка был только тогда, когда дело касалось живописи. А так он был мальчишка, как и все остальные. Любил кататься на лыжах, ходить в кино, удрать с урока, вздыхал по Аньке Скоробогатовой — вертлявой белокурой сокласснице с дерзкими глазами. Писал ей записки, тайком клал в карман ее пальто в раздевалке. Любил петь под собственный аккомпанемент гитары песенку «И понравился ей укротитель зверей, чернобровый красавец Андрюшка…». Младший брат его, пятиклассник, всегда при этом широко улыбался. Его звали Андреем.
— Ты знаешь, — сказал однажды Сашка, — я все время удивляюсь: как это так? Берешь краски, выдавливаешь, делаешь мазок — раз-раз! — и получается картина. Это ж чудо! А? Вот дерево, я на него смотрю, а потом — раз! — на холст или на бумагу. И делаю его таким, каким вижу. А другой видит его по-другому. А если бы все одинаково видели и писали бы одинаково — скучно было бы. Я вот рисую, а у меня сердце замирает. Даже страшно становится, что я могу кистью сделать. Это ж колдовство.
Однажды Сашка принес на урок рисования — а рисование в классе вел все тот же Ефим Иванович — портрет своего пятилетнего братишки, сделанный акварелью в розовых тонах. Лицо карапуза будто бы выплывало из акварельного тумана, и это было странно и необычно. Поражали на портрете глаза. Они глядели внутрь, в себя, будто бы этот пухлогубый мальчишка размышлял, напряженно думал о чем-то, смотрел на мир не только с детским любопытством, а впервые, в это мгновение, хотел понять и осмыслить этот окружающий мир.
Все в классе как-то притихли перед портретом.