Вышла луна из-за облаков, и ее зыбкий свет залил пойму реки, и на душе Данилки стало почему-то еще тревожнее, будто эта тишина ночи вот-вот разрушится. Может быть, его охватило предчувствие тех перемен, которые уже были не за горами. Зимой началась война с финнами, а там — через год — заполыхал по стране пожар Великой Отечественной. Данилка еще не знал, что предстоит ему много воевать, будет он несколько раз ранен, будет лежать в госпиталях, будет вот такой же ночью ходить в разведку и бесшумно снимать часовых. Много будет крови, страданий и смерти. И может быть, туманное предчувствие всего этого и тревожило его сейчас, когда смотрел он на лунную дорожку на реке, на дальние огни завода, на костер рыбаков.
— Помнишь, «Лунная ночь» у Куинджи? — спросил Сашка. — Вот такая же луна у него. Когда он первый раз картину выставил, то люди за холст заглядывали, думали там лампочка горит — так луна у него светила. Как настоящая. Интересно, как он краски подбирал?
Они вернулись в город на заре, когда пошли первые трамваи и чистые, только что политые улицы были тихи и пустынны. Друзья шагали по мокрому асфальту и молчали. Хотелось спать, в голове стоял легкий шум, а на сердце было легко и радостно. В такой ранний час Данилка еще не видел города, и вот теперь, увидев, вдруг осознал, что город красив, и он впервые почувствовал, что город ему нравится и что та деревенская, милая сердцу жизнь, которая была у него раньше, теряет свою привлекательность и он уже без сожаления и грусти вспоминает о ней.
А на другой день Сашка показал ему акварельный рисунок, на котором была изображена ночь: луна, костер, отраженный длинным кинжалом в реке, и лошадь, стоящая у воды. И снова дрогнуло сердце у Данилки, и снова сладко и грустно защемило в груди, и он устыдился, что вчера чуть было не отрекся от деревни. Он попросил у Сашки этот рисунок на память, и тот легко отдал.
— Цвет огня в воде не схватил. Надо бы еще сходить к рыбакам.
И они еще раз ходили на берег, еще раз сидели всю ночь возле реки, и Данилка рассказывал Сашке о своей жизни в деревне, о своих дружках, о деде Савостин, и о том, как стреляли в отца.
А зимой, когда уже была война с финнами и стояли лютые холода, Сашка однажды сказал:
— Давай я тебя нарисую. Садись.
Данилка сел, неуверенно улыбаясь. Не очень-то он верил, что Сашка нарисует его. Это же не пейзаж рисовать. Но Сашка уже прищурил глаза и начал кидать штрихи на ватман. Долго и терпеливо сидел Данилка, а когда Сашка показал ему рисунок, он ахнул. Длинношеий пацан с хмурой удивленностью смотрел с портрета, челка некрасиво торчала вперед, как крыша надо лбом, жесткие волосы не прилегали, глаза были разные — правый больше, левый меньше. Острый подбородок выдавался вперед. А главное — главное, Данилка был синий. Весь синий, будто утопленник какой.