Я шел в лунном свете и сочинял стихи. Стихи в ту ночь не получались, и все время вертелась в голове есенинская строчка: «Свет луны таинственный и длинный…»
Луна заливала землю, и вправду свет ее был длинный, пришедший из глубин мироздания. Голубовато-серебристый, рассеянный, он был таинственным. Было удивительно тихо, и где-то нежно, загадочно и прекрасно позванивало. Казалось, сам воздух звенит. Я шел, охваченный восторгом, благоговейной любовью к земле, видел каждую высветленную былинку, улавливал трепет каждого листка. Пахло увядающими травами, их теплый аромат доносило с луга, где мы косили днем.
— Так я и думала — ты это, — вдруг раздался голос за кустарником.
Я вздрогнул, оглянулся. И тут же услышал ответ:
— А ты всюду затычка.
Я вытянул шею и увидел за кустами старуху и приземистого чернобородого мужика с лошадью, запряженной в телегу. Мужика этого я видел раньше, он нас всех удивлял. Он был единоличник и имел собственную лошадь. Нам было странно видеть единоличника, мы о них знали по истории, а тут — на тебе! — живой осколок старого.
— Покричи, покричи, — сказала старуха. — Могет, и лом у тебя припасен, как в тридцать третьем.
— Слышь, — с придыхом сказал мужик, — не наводи на грех! Никакого лому у меня нету. Кто ты такая? — Голос мужика набирал высоту. — Председатель? Уполномоченный? Думаешь, я не знаю, как ты тут паслась? Парней-то чем улестила? И то сказать, недаром ведьмой кличут.
— Для тебя ведьма, верно сказал. И боишься ты меня, как ведьму. После амбаров боишься.
— Ты брось, ты это брось поклеп наводить! — захлебнулся криком мужик. — Доказать надо! Ты мне дела не пришивай!
— Злобишься, сердце на меня имеешь — вот и весь доказ. Пойдешь со мной сейчас.
Старуха взяла лошадь под уздцы.
— Не подходи! — стонущим от ненависти и страха голосом закричал мужик и ударил жеребца ногой в пах.
Конь всхрапнул, рванулся, но старуха не отпустила узду и, повиснув на ней, волочилась под ногами жеребца.
А мужик все бил и бил коня, люто матюкаясь.
— Что вы делаете? — закричал я и выскочил из-за кустов.
Мужик испуганно оглянулся и кинулся бежать. Жеребец остановился и храпел, высоко вздергивая головой.
Я поднял старуху с земли. Она охала и не могла шагнуть.
— Ногу выставила, о господи. Ты откель взялся-то?
Я помог ей взобраться на телегу, где лежала охапка свежескошенного гороха.
— Больно вам?
— Ничего, бог миловал, ничего, — с перерывами ответила она.
Мы поехали по дороге, и я все поглядывал по сторонам, боялся, не покажется ли мужик. У околицы встретили председателя, рассказали ему все.