А через две недели со стареньким чемоданом в руке я, ссутулившись, входил в ворота сборного пункта военкомата, оставив Таню на тротуаре. И еще долго ощущал я на губах солоноватый вкус ее слез…
Я слышал, как жена, окончив проверять тетради, сложила их в стопку, потом встала и вышла в соседнюю комнату посмотреть — спят ли дети. Я представил, как она поправляет одеяло вначале у сына, он поменьше, потом у дочери. Все матери делают это одинаково. Через минуту она вернулась, подойдя к окну, оперлась на мое плечо и сказала:
— Метет…
Я молчал. Жена ласково поводила щекой по моему плечу и спросила:
Грустишь?
— Вспоминал, как тебя встретил. Помнишь, снежный вечер, ты с Олей, ребята под фонарем… Как хорошо, что я тогда не вышел в «Гиганте».
Как странно, думал я, судьба человека порой зависит от такой мелочи — на какой остановке он выйдет. Не испугайся я тогда ночного леса — и жизнь моя пошла бы по иному пути. Что было бы в ней, трудно сказать! Но жутко представить, что текла бы она без Тани, без наших детей, без школы, ведь до Тани я никогда не думал о работе учителя. Как странно!
Женщину звали Эммой. Авдееву она казалась такой же манерной, как и ее имя. Он часто видел Эмму с подругами на лестничной клетке у окна. Прислоняясь бедром к высокому подоконнику, она, как казалось Авдееву, жеманно тянула сигарету и поигрывала отставленной ножкой в узких брючках, когда мимо проходили мужчины. Авдеев смотрел на Эмму и ее подруг насмешливо. Он надеялся этим исправить их. Авдееву не нравилось, когда женщины курили. Вырос он в деревне и только второй месяц был горожанином.
И вот эта женщина пришла к нему в комнату и спросила:
— Вас можно на минутку?
Авдеев оставил недобитым гвоздь в паркетной клепке, повернулся к Эмме и ответил, стоя на одном колене:
— Можно!
Потом поднялся, решив, что неудобно стоять перед женщиной на коленях без причины, тем более перед этой женщиной. Про себя он недоумевал, зачем вдруг он понадобился Эмме. Авдеев ей не был нужен, ей нужен был плотник, но как раз Авдеев–то и был плотником–паркетчиком.
Выслушав Эмму, он сказал:
— Не могу! Нет времени!
— Жаль, — качнула головой Эмма.
Авдееву тоже было жаль. Он не отказался бы узнать, какова Эмма дома. Но, кроме паркета, она хотела отремонтировать оконную створку и сделать полочки для банок, а он этого никогда не делал.
Она хотела уйти, но Авдеев вспомнил ее у окна с жеманной сигаретой и подрыгивающей ножкой вспомнил про Киселева и сказал:
— Погодите, я сейчас приведу специалиста!
И убежал.
В соседней комнате Киселева не было. Молоток его и добойник лежали в коробочке с гвоздями на начатой пачке паркета. Ножовка на подоконнике.