Потом. Я, может, про Якова доложу тоже. Первое. Про Бога и про Якова. Про что органы Якову честно поручили меня и сказали, чтоб Яков применил свою смекалку. А что Яков взял — раз! — и перевел все-все на свою сторону, на свой еврейский интерес. Допустим, пускай бы меня Яков проверял и проверял. А зачем Яков меня в свою дурни́цу заманивал? Оно ж для человека всегда разница, когда человека проверяют, а когда заманивают. Может, даже доложу, что от Якова у меня в голове стало все-все еврейское.
Потом. Доложу про Якова, что Яков — бандит нанятый и есть. Яков же за голый хлеб и убьет, и сделает человеку хуже смерти.
И еще доложу про что Яков обещал, что бомба убьет все-всех-всех, что Яков меня и так тоже заманивал, а что в песне поется и поется, что нашу страну не задушишь, не убьешь, а Яков меня душил, а хотел, чтоб нашу страну всю-всю-всю взяли — раз! — и убили, что………………
Яков уселся сбоку от меня.
Я подумала, что сейчас Яков начнет на меня наступать. Что надо наступить вперед Якова, спросить, что за такое устроилось в квартире Александра Ивановича, спросить Якова про стыд.
Я не наступила и не спросила. Яков же меня не с школы выследил, а с чужого дома. Яков же не знает, что мы с Александром Ивановичем скоро будем родные люди.
Я начала в голове считать. Загадала, что до сто, что потом Яков встанет и пойдет.
Яков никуда не встал и никуда не пошел, а сказал:
— От же ж Лора! И чего люди бры́каются?
Я честно сказала, что про людей не знаю.
Яков спросил, может, я знаю про Лору.
Я честно сказала, что Лора сама.
Яков сказал, что все люди сами, а придуряются. Что бывает — сами себе с левой бьют и с левой узелки вывязывают, что это ж настоящие чемпионы хоть по турнику и хоть по чему.
Я сказала, что по турнику не бьют ни с какой, что есть такое, называется «бокс», что я видела картину в кино и так знаю тоже.
Яков сказал, чтоб я не выкипячивалась.
Потом Яков начал расстегивать свой пиджак. Я подумала, что Яков для меня. Тьху!
Допустим, получилось, что для меня, только не потому.
Яков вытянул с-под ремня мою сумочку.
Божжжже! Я, когда стремилась на лестницу, забыла про свою сумочку. В сумочке ж у меня и комсомольский билет, и кошелек, и другое.
Яков сказал присказкой:
— Чья потеря, мой наход, за потерю пароход.
Божжже!
— Как думаешь, что ты мне за потерю дашь?
Я сказала, что ничего не дам.
Яков сказал:
— Ага, Изергиль, — ничего. У тебя ж своего ничего нету. Фамилия на тебе — тоже ж чужая. Чужая?
Я подумала, что Яков сейчас совсем разоблачился, что я ж ему не признавалась про чужое, что получается Фрося. Спаровались фашист и фашист. И зачем органы таких терпят?