После 1945. Латентность как источник настоящего (Гумбрехт) - страница 159

Моему отцу так и не довелось встретиться с детьми Марко, родившимся в 2008-м и 2010-м (Клара – старшая – родилась в тот день, когда президентом был избран Барак Обама). Уверен, что Марко, у которого с ним были гораздо более мягкие и любящие отношения, чем те, что когда-либо получались у меня, хотел бы, чтобы это случилось. Со своей стороны, я считаю, что это хорошо, что внуки мои растут на еще большем расстоянии от прошлого, чем мои дети, – от того прошлого, которое, по моему опыту, оказалось тяжелым грузом. На случай, если Клара и Диего когда-либо захотят знать больше о родственниках со стороны семьи своего отца, которые жили в середине ХХ века, я записал все, что помнил о них, во время своего годичного академического отпуска в Германии (на втором году жизни Клары). Иногда я чувствую, что даже мое присутствие – из-за тех шрамов и вывихов, которые остались у меня после моих встреч с прошлым, – в лучшем случае является двусмысленным преимуществом для них. И посему я очень аккуратен, когда провожу время с Кларой и Диего: моя жизнь была бы куда лучше, будь связи между поколениями в нашей семье менее интенсивными.

Поскольку я довольно много распространялся о «дистанции», которую чувствовал в отношении семьи своих родителей, и историей, которую они собой для меня воплощали, я должен объяснить, что никогда не искал ее, этой дистанции. Скорее она сама обнаруживалась между нами по разным поводам. В случае моего отца она стала результатом колебаний между симпатией к нему и самозащитой. В случае моей сестры мы с ней просто не имеем схожих интересов, друзей или забот. Что же до моей матери (как я уже упоминал в начале этой главы), между нами существует непреодолимая дистанция, потому что она страдает от потери памяти и не может больше различать между своим умершим мужем, внуком и сыном – то есть мной. Такое положение дел уже настолько установилось между нами, что совсем недавно я – по академическим причинам – был в городе, где все еще живут мои мать с сестрой, и не сказал им, что приехал. Я считаю такое положение дел наилучшим возможным окончанием истории, которая, естественно, бесконечна (наши жизни могут легко снова перевиться в какой-то точке в будущем). А сейчас я больше всего беспокоюсь за будущее своих внуков. Но если я это и делаю, то по причинам, в основном не связанным с тем прошлым, которое они унаследовали от меня через своего отца.

Суметь возвратиться назад – даже ни на секунду не задумавшись – в город, где я родился и провел первые девятнадцать лет своей жизни, – это хорошее окончание моей «истории» со временем – потому что в ней нет никакой драмы и она совершенно банальна. Но, как я уже сказал, есть будущее моих внуков, о которых надо беспокоиться, не зависящее от моего собственного прошлого, и профессия, которой я занимаюсь, также побуждает меня думать о той форме, которую принимает сегодня время. Потенциально Клара и Диего проживут долгую жизнь. (После своего рождения каждый из них получил документ, который официально объявлял ожидаемую продолжительность их жизни – более чем сто лет.) Я думаю, что их жизни будут разворачиваться в будущем, которое принадлежит конструкции времени, отличающейся от той, в которой родился я. В этом новом хронотопе будущее больше не будет переживаться как открытый горизонт возможностей, из которых мы можем выбирать, но как множественность надвигающихся угроз. Вместо серии выборов, которые нужно делать, жизнь моих внуков станет серией вызовов, которые нужно принять. Не хочу обсуждать преимущества и неясности таких прогнозов, как «глобальное потепление» или «истощение природных ресурсов», достаточно просто заметить, насколько они нас впечатляют сегодня, насколько кажутся неизбежными, так что даже самые отчаянные экологические попытки лишь незначительно замедляют их наступление. С другой стороны, Клара и Диего явно никогда больше не смогут оставить никакое прошлое за спиной, и, таким образом, прошлое вторгнется в их настоящее – как это уже и началось в форме многообразной и бесконечно возвращающейся ностальгии. Беспрецедентные возможности хранения информации в электронных медиа только усиливают этот эффект. Между тем другим будущим и этим столь отличным от него прошлым настоящее моих внуков больше не будет «неуловимо коротким моментом перехода» (как Шарль Бодлер описывал настоящее того хронотопа, в котором обитал), нет, их настоящее будет скорее все расширяющимся набором симультанностей. Когда ничего нельзя оставить позади, каждое недавнее прошлое накладывается, в настоящем, на уже прежде существовавшие и сохраненные прошлые, и в этом постоянно расширяющемся настоящем нового хронотопа будет все уменьшаться чувство того, что же такое действительно «есть» каждое «сейчас» – каждое настоящее. (Уже сегодня, я уверен, все меньше женщин знают, какие цвета в моде, чем, скажем, двадцать лет назад.)