Все расширяющееся настоящее начало создавать у нас впечатление, что мы оказались в ситуации застоя. Время перестает считаться абсолютным действующим механизмом (agent) перемены. Но внутри расширяющегося настоящего некоторые виды деятельности и поведения – определенно все формы прогрессивных электронных технологий – потребуют от нас большей скорости и больше времени из имеющегося у нас в распоряжении, не порождая при этом в нас никакого ощущения направления или цели достижений. Если «старое настоящее» – настоящее перехода и перемены – было эпистемологическим габитусом картезианского Субъекта (имеется в виду концепция субъекта, которая приравнивает его собственную онтологию к человеческому сознанию), тогда новое «расширенное настоящее» симультанностей вменяет этому Субъекту новый тип отношения к себе. И здесь может скрываться причина всех тех усилий, что предпринимались в гуманитарных науках и искусстве за последние несколько десятилетий, по возвращению к «телу» как к нашему основному образу самих себя; эти научные усилия могут оказаться увертюрой к воле последующих поколений жить или «вернуться» к более чувственной жизни. Конечно, наша новая неспособность оставлять позади прошлое также применима и к наследию прежнего хронотопа. Поскольку мы не способны оставить позади хоть что-нибудь из прошлого, мои внуки могут продолжить использовать концепты, взятые из старого хронотопа, даже если это больше никак не соответствует их повседневному поведению внутри измененных концепций прошлого, будущего и настоящего.
За последние десятилетия в научном мире мне предоставлялась масса возможностей объяснить и отточить мою интуицию появления нового хронотопа. И будет довольно скучно, если я закончу книгу, просто повторив предшествующие свои заявления, подтверждая, что «моя история со временем» достигла высшей точки в новом хронотопе расширенного настоящего. То, что я хотел сказать, связано с поствоенными годами как периодом латентности – а точнее с тем, как эти годы латентности соотносятся с новым хронотопом. Кажется вполне правдоподобной гипотеза, что поствоенный период латентности был первой морщиной на гладкой поверхности «исторического времени», то есть того хронотопа, чьи ключевые условия – оставление прошлого позади, движение сквозь настоящее как время чистого перехода и вход в будущее как в горизонт возможностей – все предшествующие поколения принимали за само собой разумеющиеся, причем до такой степени, что перепутали эту специфическую для себя топологию с «самим временем» или «Историей»