Внезапно он сообразил, что может вспомнить все, что с ним случилось — жизнь от первого крика до последнего «Amen!», но тревожить незажившее Прошлое пока не решился. Здесь, на бесконечном серебряном пути, было спокойно, и Кристофер Жан Грант мельком позавидовал тем, кому предстоит пройти свой квадрильон. Есть цель, есть дорога, есть небо над головой. Что еще надо?
— Ну, полюбовались? — радостно шепнули слева. — Прошлись? Запомнили? Тогда исчезаю, сейчас вам еще кое-куда предстоит заглянуть. Но там я вам, мистер Грант, не попутчик, себе дороже! А на прощанье — совет. Оч-чень, замечу, полезный. Ис-клю-чи-тель-но!
Голос затяжелел, налился металлом, ударив густым колокольным басом:
— Соглашайтесь на все, что предложат, мистер Грант. На все, абсолютно на все! В этих местах делают предложения, от которых очень опасно отказываться. И не мудрствуйте. Иначе — Ад!
Неведомо откуда взявшееся эхо подхватило, повторив на тысячи голосов:
— Ад! Ад! Ад! А-а-ад!.. Да-а-а!
Серебро ушло из-под ног.
* * *
Белое, черное, черное, белое…
В лазарете Святого Джеймса
Я увидел малышку свою,
На столе, что белее снега,
И спокойную, как в раю.
Черные пальцы на горле, белые от ненависти глаза, черные пятна на белом щербленном лезвии. Джек, для своих — Жак-Живорез, старший брат.
— Ты перепутал дорожку, ты не туда пришел, миста. Это твоя большая ошибка, белый-белый мальчик! Ничего, и для тебя найдется черный-черный гроб!..
Больница Святого Джеймса через дорогу. Два санитарных авто с красными крестами у тротуара, пеньки от поваленных ураганом пальм. Анжела умирает. Еще вчера надежда теплилась, как малая свечка у образа Черной Девы в соборе Сен-Луи, но теперь счет шел не на часы, на минуты. Почти всю дорогу Кейдж бежал. По улицам не проехать, Великое наводнение отступило, но завалы только начинали разбирать.
Напротив входа и встретились: белый паренек в сбившихся на нос очках и расстегнутой рубашке и широкоплечий nigger с обезображенным шрамами лицом.
— Молись своему богу, са-ар!..
— Остынь, Жак! Не время…
Тяжелая и черная, словно могильная плита, ладонь падает на плечо Живореза. Чарльз Робинсон, Большой Чарли — отец. Смотрит недобро, щурит левый глаз. Правый пуст, даже привычная повязка исчезла.
— Ты очень плохой человек, Кристофер Грант. Наша семья тебя никогда не простит. Но сейчас пойдем, девочка хочет тебя видеть.
…Улица, двери, коридор, тяжелый душный воздух, резкий запах лекарств. Снова дверь — и двор, долгие ряды наскоро сколоченных деревянных коек под брезентовым навесом. Больница переполнена, но за стенами по крайней мере можно дышать.