В действительности это был более чем честный человек, но он совершенно не умел думать о себе. Для работы на стройках он не был пригоден по состоянию здоровья, а на другие предприятия его не брали потому, что он сидел в тюрьме.
Вот он и нанялся в артель по изготовлению и ремонту обуви, расположенную на Ришельевской № 12 сторожем. Работникам артели карточек на хлеб, видимо, не давали, а зарплата была такая же, как на всех предприятиях. То есть предполагалось что человек, работающий там, должен немножечко думать о себе, подворовывать. В дальнейшем люди, приученные к такой системе оплаты и приспособившиеся к ней, клеймились советской пропагандой как «несуны».
Хозяева артели не имели времени и возможности учить своих подчиненных воровству. В Одессе такому вообще не учат. Но взять немного гвоздей или какие-то отходы кожи Барташевич не мог, очень уж он был запуган. И стал сторож худеть, а затем и опухать с голоду.
Жильцы квартиры, как могли, пробовали его подкармливать, но у них самих в 1944–1945 годах еды было негусто. Я помню, как мама налила в тарелку немного супа и дала мне, чтобы я отнес Барташевичу. Он уже не мог вставать, но поблагодарил меня, и стал быстро есть. Отдал мне тарелку с ложкой и лег отдыхать.
Мне было немногим больше шести, когда в 1945 году он опух и тихо умер. В памяти запечатлелось, как по коридору гулко протопали двое рабочих в грязных спецовках, направляясь в чулан Барташевича. У меня на глазах сотрудники коммунхоза воткнули в грязный и рваный мешок тело и понесли назад, даже не включив свет. Снесли по парадной лестнице на улицу, положили в тачку и покатили куда-то. И до меня вдруг дошло, что нельзя быть таким честным, нельзя допускать, чтобы с тобой могли так поступать.
В чулане Барташевича поселилась молодая семья. Муж, высокий шатен лет тридцати, показался мне пожилым, а жена, небольшого роста веселая блондинка — молодой. Мужчина после окончания Одесского Института Народного Хозяйства успел отвоевать и работал главбухом какого-то крупного предприятия.
Варил я как-то суп по маминому заданию, а сосед вышел из своей «конуры» в хорошем настроении:
— Давай знакомиться, я слыхал, тебя Толей зовут, а меня — Николаем, мы теперь соседи, — отрекомендовался мужчина.
— Откуда Вы знаете, что я — Толя? Вы что, ясновидящий?
— О тебе жильцы дома мне уши прожужжали — пошутил Николай.
Так мы познакомились. Сварил я большую кастрюлю жиденького супа с ячневой крупой и зажарил на постном масле «цибулю». Пригласил в нашу комнату соседа «на суп», которого в количественном отношении было для нашей семьи многовато. Николай пришел со своим хлебом. Я, как хозяин, поставил две большие и глубокие фаянсовые столовые тарелки, изъятые мной из немецкой столовой после бегства оккупантов.