— Его вышибают, — повторил Деклан. — Сообщи об этом Ганси. Не будет учиться в Эглайонби, значит, о проживании в «Монмуте» и речи быть не может.
Легче будет сразу убить его, — подумал Адам, потому что представить себе не мог Ронана, живущего под одной крышей со своим братом. Иногда он даже не мог представить себе Ронана, живущего где-то без присмотра Ганси. Но вслух коротко сказал:
— Я передам ему.
Деклан развернулся и сбежал по ступенькам, и через несколько секунд Адам услышал, как его автомобиль выехал со стоянки.
Адам открыл конверт и медленно прочел лежавшее в нем письмо. Тяжело вздохнув, он вернулся к столу и взял трубку телефона, стоявшего рядом с цветочным горшком, который теперь лежал, разбитый, на полу. Набрал по памяти номер.
— Ганси!
Ганси, находившийся в нескольких часах езды от Генриетты, уже полностью утратил интерес к событиям, происходившим на дне рождения матери. Звонок Адама полностью лишил его остатков хорошего расположения духа, и после того, как мать и Хелен погрузились в довольно напряженную, хотя и изысканно вежливую беседу, которая, как они обе пытались сделать вид, не имела никакого отношения к подаренной Хелен нестеклянной тарелке, его хватило совсем ненадолго. Немного послушав резкий, хотя и не доходящий до перепалки разговор, Ганси сунул руки в карманы и направился в отцовский гараж.
Как правило, оказываясь дома — в сложенном из котсуолдского известняка просторном особняке, находившемся неподалеку от Вашингтона, — он испытывал некий ностальгический уют, но сегодня у Ганси не хватало на это терпения. Все его мысли были заняты скелетом Ноа, плохими — нет, ужасными! — отметками Ронана и деревьями, разговаривающими по-латыни.
И Глендуром.
Глендур, лежащий в парадных доспехах, слабо светящихся во мраке гробницы. В видении, которое посетило Ганси в дупле, он казался совершенно реальным. Ганси касался запыленной брони, провел пальцем по острию лежавшего рядом копья, сдул пыль с кубка, сжатого в одетом в латную перчатку правом кулаке Глендура. Он подошел к голове и поднес руки с растопыренными пальцами к самому шлему. Именно к этому мгновению — когда будут сняты покровы и наступит пробуждение, — он стремился.
Но тут видение кончилось.
Ганси всегда казалось, что в нем обитают два разных человека: Ганси, который всегда держит себя в руках, способен разрешить любую, даже самую сложную ситуацию, вести разговор с кем угодно, и, наряду с ним, другой, куда более уязвимый Ганси, напряженный и неуверенный, до смешного серьезный, движимый наивными побуждениями. Сейчас второй Ганси проглядывал куда заметнее, чем обычно, и это ему не нравилось.