Как она и предполагала, Любимко в этот глухой, сонный ночной час был погружён в свои учёные занятия. Сквозь мутноватую слюду окна проступал его облик: он читал книгу и делал выписки, но время от времени его взгляд поднимался от страниц, блуждал в пространстве.
Отломив веточку, Олянка дотянулась ею до окна и поскреблась. Любимко насторожился, повернул лицо, но решил, видимо, что ему почудилось, и вернулся к книге. Олянка поскреблась сильнее, и тут уже Любимко поднялся с места, с тревогой всматриваясь в ночную тьму за окном. Взяв с собой светильник, он приблизился к окну и открыл его. Ледяной зимний воздух чуть откинул его волосы, колыхнул пламя. Ночь, впрочем, была тихая.
— Птица, что ль, какая, — пробормотал Любимко.
— Птица, ага, — усмехнулась Олянка.
Любимко, услыхав её голос, тихо ахнул и приподнял светоч повыше.
— Олянка? Это ты?!
Теперь он вполне разглядел её на дереве, но не испугался, а негромко и радостно рассмеялся.
— Так вот что за пташка пожаловала! Олянка, ты живая!
— Живая, — вздохнула та. — Вот только не человек я больше. Оборотень.
Любимко, чистая душа, даже не дрогнул, не отшатнулся, его взор всё так же улыбался.
— Да это ничего! — сказал он тепло, взволнованно. — Главное — ты живая! Погоди, я засовы отворю, впущу тебя!
Он повернулся было к двери, но Олянка окликнула его вполголоса:
— Постой, не шарахайся по дому, услышат. Не нужно, чтоб меня видели. Я в окно влезу. Я тебе принесла кой-чего от хвори твоей.
Любимко с изумлением проследил за её прыжком. Ему, не видящему хмари простым человеческим глазом, показалось, видимо, что Олянка по воздуху в окно влетела.
— Ловко! — засмеялся он.
Мягко и бесшумно приземлившись внутри комнаты, Олянка очутилась в его объятиях. Теперь, видя его лицо вблизи, она с болью в сердце отмечала следы недавней хвори на нём. Осунулся Любимко за эти дни, будто крошки хлеба в рот не брал с тех пор, как Олянка исчезла.
— Как ты, родимый мой? — Олянка хотела коснуться пальцами его ввалившихся щёк, но побоялась оцарапать когтями, и дотронулась суставами согнутых пальцев.
Глаза Любимко на миг закрылись, тень страдания мелькнула на его лице. Ни к чему был этот вопрос, Олянка и так видела, что худо ему пришлось. Открыв глаза, Любимко улыбнулся.
— Теперь, когда ты тут, живая — лучше и быть не может.
— Хороший мой, — выдохнула Олянка и зажмурила намокшие веки.
Несколько мгновений они стояли, уткнувшись лбами. Потом Любимко спохватился:
— Ох, окошко затворить надобно! Мороз такой, а ты едва одета!
Он закрыл окно, а Олянка проговорила:
— Мне-то холод не страшен. И шуба не нужна мне. У меня своя шуба теперь есть... Как бы ты не застудился.