Лишь ценой немалых усилий, в конце концов, он переборол нелепые сомнения, нагнулся и подхватил-таки дурацкую деньгу, машинально отирая ее от пыли. Но затем случайно взглянул на чеканку, снова замер, затем издал какой-то невнятный звук, больше похожий на стон, и вдруг обессилено опустился на землю, словно из тела кто-то разом вынул все кости.
Он никогда прежде не видел ничего подобного, потому что деньги в Интарисе всегда выглядели одинаково — с благородным профилем Его Величества на одной из сторон. Так, как повелел еще король Миррд много веков назад. Эльфы чаще всего пользовались изображением своих любимых рун, а гномы и вовсе отделывались размытыми очертаниями Лунных Гор. Но сейчас с новенькой золотой монеты на оторопевшего стража с ухмылкой смотрела здоровенная зверюга, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать собакой. Наглая, явно агрессивная и поистине жуткая скотина, способная раздробить своими громадными зубищами даже стальные прутья. Вернее, не совсем собака, а очень даже Пес. Хищный, непокорный, смертельно опасный. Дикий. Одним словом, бестия. Настоящее чудовище.
И оно крепко сжимало в зубах искрящуюся Огнем семилучевую звезду.
— Зачем ты это сделал? — проворчал юноша, едва славный город Аккмал скрылся из глаз, а вымощенная каменными плитами дорога уступила место хорошо укатанной земляной насыпи.
Рыжеволосый повел широкими плечами и делано зевнул, незаметно посматривая за окрестностями.
— Что именно сделал?
— Отдал им монету Стражей! Их не так много, чтобы разбрасываться на воротах и там, где не следует! Нам было велено не привлекать внимания!
— Гм… — кашлянул ланниец. — Знаешь, у него было такое забавное лицо, что я, если честно, не удержался.
Юноша развернулся в седле так резко, что низко надвинутый капюшон слетел в сторону и нечаянно открыл ласковым солнечным лучам то, что так долго скрывал: роскошную, угольно черную гриву, небрежно собранную на затылке в хвост; безупречно ровную кожу на поразительно красивом лице; тонкие губы — сейчас сжатые в идеально прямую линию; высокий лоб, точеные скулы истинного Перворожденного и слегка раскосые зеленые глаза, в которых на мгновение вспыхнуло нешуточное раздражение.
Если бы здесь присутствовал сторонний наблюдатель, дело вряд ли обошлось бы без изумленного обморока, потому что юный эльф был не просто красив, а ошеломительно, невероятно, фантастически хорош собой. Настолько, что становилось понятным, отчего на нем почти всегда сидел непроницаемый капюшон — зрелище было явно не для неподготовленных умов. И дело даже не в том, что он оказался непростительно юн. Не в том, что Перворожденные НИКОГДА не показывали смертным свой бесценный молодняк и не отпускали его из древних Лесов (как Светлого, так и Темного) раньше первого совершеннолетия, которое, как известно, наступало в сто — сто пятьдесят лет. И даже не в том, что молодой Темный оказался нечеловечески привлекателен. А в том, что ему строго настрого было велено хранить инкогнито и ни в коем случае не позволять себя разглядывать.