Под заветной печатью... (Радченко) - страница 45

«ВЫШЕ АЛТАРЯ…»

Последние десятилетия XVIII века перевернули мир, может быть, сильнее, чем несколько предшествующих столетий. В одной из самых развитых европейских стран гигантский революционный взрыв разрушил тысячелетний феодальный мир. Падение Бастилии, казнь Людовика XVI, героическая диктатура якобинцев — обо всем этом много думали и толковали от Миссисипи до Байкала, от северных льдов до южных колоний…

Когда в XVII веке подобная революция произошла в Англии и английский король Карл I лишился головы, всемирный отклик был значительно слабее. Причина заключается в том, что уровень развития просвещения многих стран был еще недостаточно высок, чтобы принять английские события «на свой счет», чтобы опасаться «пагубного влияния» грозного заморского эха на сердца «верноподданных» в России, Пруссии и других странах.

Однако теперь, полтора века спустя, многое переменилось. Екатерина II сражается с «французской заразой», бросает в тюрьму Радищева и Новикова именно оттого, что «своя рубашка ближе к телу», что русскому самодержцу и крепостнику уже настала пора бояться собственных якобинцев, собственной буржуазной революции.

«Свобода, — писал Пушкин, — неминуемое следствие просвещения».

На закате XVIII столетия власть и церковь имели все основания бояться «чрезмерного просвещения». Это чувствовалось в столицах, это ощущалось даже на далеких окраинах империи.

1800 год. Из далекого Иркутска почтовые лошади везут больше месяца в Петербург секретное послание одного важного духовного лица к другому: епископ иркутский Вениамин обращается к санктпетербургскому архиепископу Амвросию с сомнениями: «дельно ли или не дельно» он отважился на такое обращение в связи с просьбой родственников покойного мореплавателя и купца Шелихова установить в Знаменском монастыре памятник. «На сих днях, — сообщает епископ, — явясь ко мне г. Шелиховой зять г. Булдаков объявил, что они намерены поставить монумент Шелихову, и требовал от меня на оное (поставление монумента) дозволение с некоторым родом неприязненного усилия.

Но как монумент сей чрезвычаен как по величине своей, так и по украшениям, ибо, по словам Булдакова, он пять аршин по вышине, а по объявлению игуменьи — выше алтаря, украшенья его представляют г. Шелихова покорителем народов… из-за всего этого рассудил я отсрочить на постановление оного монумента моим согласием до получения от Вашего высокопреосвященства предписания и наставления».

Сцена вырисовывается достаточно рельефно: энергичный зять госпожи Шелиховой беседует с епископом весьма вольно — «с некоторым родом неприязненного усилия». Вениамин не решается самостоятельно распорядиться и, между прочим, жалуется, что просил у Шелиховых рисунка с памятника, чтобы приложить к своему запросу, «однако не рассудили дать мне оный».