— Не тебе даю гроши, а Богдане. На поиски ее пригодятся. Понял? — Он пригрозил воспитаннику кулаком, затянутым в лайковую перчатку. А потом, не давая опомниться Кондрату, поцеловал его и юркнул в карету.
Возница Анелюс крикнул на шестерку лошадей, они сразу дружно потянули карету, которая, глубоко прорезая колесами мокрую черную землю, покатилась по улице.
Кондрат, растревоженный, сняв шапку с головы, долго смотрел вслед карете… Исправник, нахлобучив ему на голову шапку, повел его в горницу, где их уже поджидали Шонь и Шмонь.
Они добросовестно выполнили поручение начальства. Узнали, что Богдану доставили в госпиталь для призрения болящих две благородные дамы — сестры милосердия из тех, что вольноопределяющимися прибыли из Москвы для дальнейшего следования в действующую армию, которая находилась где-то не то в Молдавии, не то в Валахии. Но так как больная нуждалась в восстановлении здоровья, лекарки взяли ее на свое попечение, и она уехала с ними в сторону Тирасполя, куда направлялся их госпиталь. Одну из лекарок, что увезла Богданку, Шоню или Шмоню удалось опознать. Они показали грязный обрывок бумаги, где было выведено крупным почерком: госпожа Хитрово.
Кондрат не скрывал своей радости.
— Госпожа Хитрово! — Он всю жизнь будет благодарить эту женщину за то, что она вернула к жизни его Богдану!
Однако, что за странная фамилия у этой госпожи — Хитрово? Очевидно, что эта фамилия в какой-то степени отражает суть этой женщины. Но как понять, из каких краев она: то ли из Польши, то ли с Украины или из России. Он не выдержал и спросил Шмоня:
— А какая она из себя?
— Видно, не слишком стара, но и не молода, — сказал Шмонь.
— Говорят, что степенная дамочка, — добавил Шонь. — А зовут Катериной, по отечеству Александровной.
Это было все, что они о ней узнали.
— Премного благодарен, — вырвалось у Кондрата. — Спасибо! Он даже хотел обнять их, забрызганных грязью, но столь пылкое выражение его чувств пресек исправник. Он даже поднялся со своего стула и встал между Кондратом и своими сыщиками.
— Ну, что вы зарядили: «спасибо, да спасибо». От этого сыт не будешь! Лучше бы дали им целковый на водку. Они его заслужили за свое усердие. Этого будет для них предостаточно.
Этот практический совет охладил Кондрата. Он молча положил в руку Шоня вместо одного два целковых и побежал в конюшню седлать застоявшегося там коня.
Через несколько минут, миновав Манежную улицу, непролазно-грязную от оттепели, он выехал на обкатанную многочисленными обозами Тираспольскую дорогу. Перед ним пологими волнами невысоких сероватых холмов открылась степь. На ней, среди пепельно-желтоватой травы, виднелись пятна зелени. В лицо дул сыроватый ветерок. Степь была уже не то Молдавская, не то Буджакская, но ему, казаку, она казалась родной, украинской, такой же, как на Запорожье, на Винничине. И там по этой земле протекали родные с незапамятных седых славянских времен реки — Славутичи: великий Днипро-Славутич и младший брат его Днестр-Славутич, и извилистый Прут. В эти края жизнь еще никогда не заносила Кондрата, но ему здесь все казалось знакомым и родным: и редкие, тонущие в туманной лиловатой дымке, хутора, и даже чумацкие обозы, которые он обгонял. Кондрат спешил, поэтому не отвечал ни на приветствия, ни на оклики чумаков.