— Это почему?
— Очень просто: новый главнокомандующий, как и два первых, очень осторожный человек. Они почти не участвуют в боях, поэтому вы их и никогда не увидите.
— Вы хотите сказать, что они трусы?
— Трусы не трусы, но участия в боях эти генералы избегают. Екатерина Александровна улыбнулась и покачала уже начавшей седеть головой.
— Ах, Кондратий Иванович, Кондратий Иванович…
— В чем я повинен? — с недоумением поднял брови мичман.
— Ни в чем… Но какой же вы, однако, наивный.
— Наверное, недоверчивый. Такими у меня все были в роду. И дед мой, и отец. Не хочется мне зря плохо о человеке не только сказать, но и подумать, — с жаром возразил Кондрат. — Я хочу разобраться, за что же я воюю. Поймите, очень хочу. Вам я верю, потому что вы такая… образованная, и еще за то, что вы свою барскую брезгливость к простому народу преодолели и пошли спасать солдат и мою Богданку спасли. Вот потому я верю вам. Раньше мне было ясно, что нашу черноморскую землю я должен освобождать от тех, кто ее отнимал и опять зарится отнять. Ну, от османов, значит, их союзников — англичан да французов.
— Ой, как верно вы говорите! Захватчики они, — подтвердила кивком головы Хитрово.
— Вот так я и думал, пока третьего дня меня один английский офицер-пленный не смутил. Тот англичанин, которого я сам во время вылазки скрутил. Спрашивает его командир нашего отряда лейтенант Бирюлов:
— Ну зачем, сэр, вы нашу землю воевать пошли? Ведь это разбой, пиратство. А он в ответ — показал медаль. На ней изображен султан турецкий, королева английская Виктория и император французов — Наполеон III. Мы, говорит он, справедливость отстаиваем — за турок заступаемся. Это, мол, не разбой, а защита слабого народа. Кроме того, — он перевернул медаль: — вот читайте, что написано с другой стороны — за просвещение. Вы отсталая страна, а мы просвещение несем. Кто миру паровую машину дал? Мы, англичане. Кто пароход создал? Опять мы. У нас парламент, а в вашей России — царь-деспот… и крепостное право — вы рабская страна. Вот за свободу, за просвещение мы и воюем. А я, говорит он, мученик за просвещение и свободу… — и стал тут плакать. Нам всем его жалко стало. Гляжу я, а у переводчика нашего, флаг-офицера Ухова, тоже на глазах слезы выступили — жалко ему стало англичанина. И допрашивающий его лейтенант Бирюлов махнул рукой, на этом допрос и кончился. И у меня к горлу тоже комок подкатил. Бирюлеву, видно, стало стыдно за свою слабость. Он вдруг как гаркнул «увести пленного!» А когда его увели, он говорит нам: «Ну, чего вы раскисли, господа? Ведь это война, а не игра в казаки-разбойники». — Так что же, Екатерина Александровна, все же против кого я воюю — против просвещения?