Кондрату показалось, что на всю эту операцию ушло несколько минут, а в действительности — большая часть ночи. Дело в том, что он, одним из первых ворвавшись в траншеи, сцепился с английским офицером. Тот оказался вертким, сильным парнем и успел выстрелить в Кондрата из пистолета, так что пуля, прострелив фуражку, скользнула по волосам. Оглушенный выстрелом, мичман свалился вместе с полузадушенным офицером. Он пришел в себя, когда Бирюлев приложил к его кровоточащей ссадине на голове платок.
— Держите, мичман, мой платок, как тампон, пока кровь течь не перестанет. Пора возвращаться обратно, — озабоченно сказал ему командир. Шатаясь, он все же без посторонней помощи возвратился в бастион.
— Это он в вас, ваше благородие, из пистолета в упор саданул, — показал ему уже в блиндаже бастиона на пленного английского офицера один из матросов. — Но вы ему все же здорово вязы скрутили, пожалуй, он долго головой вертеть не сможет.
— Идите на перевязку к Марии Прокофьевне, — сказал Бирюлев. Английский офицер с испугом посмотрел на Кондрата, который неожиданно для всех вдруг добродушно улыбнулся и загудел своим баском:
— Мне матушка еще рассказывала, что вот так деда моего, Кондрата Хурделицу, когда Измаил брал, тоже в голову из пистолета стреляли, но и тогда тоже пуля чуть задела, как у меня. Видно, у всех нас, в роду Хурделиц, головы такие дюже крепкие, что их пуля не берет.
Одна из сестер милосердия, Мария Прокофьевна — «блиндажка», промыла и перевязала рану и так удачно, что мичман мог снова надеть свою фуражку.
Уже начало светать. Его шатало от усталости, а может, от потери крови, хотя рана на голове уже не кровоточила. Очень хотелось здесь же, в блиндаже, на бастионе, прилечь и отдохнуть. Но Кондрат все же нашел в себе силы преодолеть слабость и сонливость, почистил шинель, ботинки и пошел не на свой пароход-фрегат, а в госпиталь, где сейчас дежурила Богдана. Его так тянуло к ней, что ни усталость, ни ранения не были препятствием. Он переправился через залив на Северную сторону, пошел знакомой дорогой. Мостовая была покрыта осколками бомб, которые хрустели под ногами. В одном месте он даже споткнулся об упавшее ядро.
Он вспомнил, как английский офицер перекосился от испуга, когда русский матрос показал на него Кондрату. «Струсил герой, струсил». А затем ему пришла другая мысль, что он теперь с Богданой, как говорится, на равных. Ведь она в своей операционной и даже дома, как и все жители осажденного города, находится на опасном рубеже, таком же, как он, там на борту боевого корабля или у бойницы бастиона. Сознавать это ему было горько, больно, но в то же время он чувствовал гордость за нее, за свою любимую. «Вот она у меня какая! Ведь не всякая женщина поедет за тысячу верст под бомбы, под пули лечить раненых».