— Еду сейчас же в Севастополь! — решительно сказал Кондрат. Все обитатели усадьбы были буквально ошеломлены таким заявлением, а более всех Виктор Петрович.
— Что вы? Вам такой вояж не под силу. Вот к осени, когда поправитесь, тогда вместе и поедем в Крым.
— Как сяду на коня, так сразу и поправлюсь, — ответил воспитанник.
— Ну куда же вы так торопитесь? Если воевать, то там война закончена. Французы и англичане уже готовятся к эвакуации. Не будьте Дон-Кихотом. Вы своей торопливостью только подорвете невосстановленное здоровье…
— Хочу поклониться праху тех, кто погиб, защищая сию черноморскую землю. Я вовсе не Дон-Кихот. Воевать больше ни с кем не собираюсь. Просто хочу, как я уже и сказал, поклониться святой памяти дорогих товарищей. И, конечно, Нахимову и Корнилову. Поймите, Виктор Петрович! Они каждый день по ночам снятся мне.
— Понимаю. Но вам надо окрепнуть после болезни. Вы хоть его отговорите, — обратился он к Богдане.
Она только грустно улыбнулась.
— Я-то его хорошо знаю. Что он в голову взял себе, то и будет. Никто его не отговорит. Бесполезно… Я тоже с ним поеду.
— Ты со мной не сможешь. Ведь я на лошади, верхом.
— И я верхом.
— Но одна лошадь нас двоих не выдержит.
— А я на другой, следом.
— Но ты, как я, верхом не сможешь. Я полечу, как ветер.
— И я, как ветер, — засмеялась Богдана.
— Значит, ты настоящая казачья жинка. Вот это по-моему! Тогда — собирайся.
Виктор Петрович только грустно покачал головой:
— Выходит, что не вы его уговорили, а он вас.
— Что делать?.. Зато я буду при нем. Если ему в дороге станет плохо, то будет кому хоть оказать помощь.
Все же Виктору Петровичу под тем предлогом, что Богдане нелегко будет скакать верхом на лошади, удалось уговорить Кондрата отправиться в Севастополь в крытом экипаже, взять с собой еще и возницу-кучера Анлюса.
…И бывший мичман Кондратий Иванович Хурделица с супругой отправился в нелегкий путь.
В Севастополе уже все знали, как в русской армии, так и в войсках интервентов, что в Париже заключен мир. Поэтому Кондрату удалось без всякой проволочки в день приезда сразу посетить все святые для него места севастопольской обороны: и Малахов курган, и знаменитые бастионы.
В груди у него вспыхнул огонь, опять полоснуло болью сердце, когда он узнал, что Корабельная сторона уже переименована захватчиками в Английскую, а Южная называется Французской зоной. Горько было видеть, как на Малаховом кургане ленивый ветер уныло морщит трехцветное полотнище французского боевого флага. А у шеста, на котором висит этот иноземный флаг, стоят на карауле французские гвардейцы в синих мундирах и красных штанах. Их караульный пост теперь помещается визави знакомой башни, которую он когда-то с матросами оборонял…