«У нас, в Трикратах, в кузне и посветлее, и вольного воздуха поболее. А тут от дыма и гари не передохнуть», — подумал он и сочувственно посмотрел на бледные, изможденные лица рабочих.
В конторке, хотя она была отгорожена, как и везде в помещении, стояла полутьма, поэтому она освещалась плошкой, которая дымила на большом, сколоченном из тесаных досок, столе. За ним с важным видом в кресле сидел похожей на шар, лысый рыжеусый господин, а рядом с ним на краешке табуретки — тощий остроносый в железных очках чухонец. Шарообразный господин был затянут в новенький, обшитый желтыми галунами вицмундир. На его розовощеком лице застыло самодовольное выражение. Но при виде камергерской звезды на сюртуке Виктора Петровича он почтительно приподнялся со своего кресла и начальственное выражение лица сменил на любезное.
— Что вам угодно, милостивые государи? — сказал он, покосившись на Кондрата. — Я, милостивые государи, готов вам служить, — сказал он с глубоким поклоном.
Скаржинский представился и представил Кондрата.
— Я на предмет устройства у вас для прохождения краткого практикума по механике и постижения ремесел моего воспитанника — господина Хурделицу Кондратия Ивановича, офицерского сына, — сказал Виктор Петрович.
— Нам намедни его превосходительство изволили передать указание на счет принятия в ученики некоего юноши.
— Да вот он сам перед вами, — показал на Кондрата, усмехаясь, Скаржинский.
Шарообразный и чухонец с удивлением посмотрели на юного гиганта, который был на голову выше Скаржинского.
— Гм!.. — промычал начальник и после паузы спросил: — Позвольте узнать, а кто будет вознаграждать за труд сего ученика, прокармливать его и вообще содержать? У нас все штаты заполнены и денег нет-с.
— Да, денег у нас нет-с, — подтвердил слова начальника, впервые нарушив молчание, чухонец.
— Вознаграждение за труды ученика Кондратия Хурделицы я берусь оплачивать, как и за прочее содержание, — ответил Виктор Петрович. — Ну, а если вы в его обучении проявите заботу и нужное рвение, я вас тоже не забуду.
Последние слова Виктора Петровича, видимо, растопили ледок в сердцах и господина начальника, и его сподручного чухонца. Их лица явно просветлели.
— Что ж, пусть приходит ученик Хурделица завтра с утра на обучение, — изрек шарообразный. — И не извольте сумлеваться, ваше превосходительство, — добавил он, раздвинув в улыбке рыжие усы. — Не извольте сумлеваться, мы устроим ему хороший практикум.
Он и остроносый чухонец, оба, как по команде, низко поклонились.
…На следующий день Кондрат начал свою ученическую страду. Он понял, что главное лицо в мастерской не шарообразный господин в вицмундире начальника, а чухонец, который в действительности оказался по национальности немцем — Карлом Оттовичем Фоком, хорошим механиком, мастером, умеющим из любого работника мастерских выжать до последней капли пота все силы. У Карла Фока никто в мастерских, кроме его шарообразного начальника, не бездельничал. Через свои железные очки он подмечал проявления любой нерадивости среди работников и даже намеки на таковую. Не обошел он своим вниманием и нового ученика. Сначала он поставил Кондрата к слесарному станку, дал ему в руки старый драчевый напильник, поручив зачищать заусеницы на железных полосах. Увидев, что тот легко справляется с порученным делом, бесцеремонно пощупал его бицепсы на руках и, сказав «гут», повел к наковальне, где работали кузнецы. Фок взял у молотобойца двенадцатифунтовую кувалду, молча протянул ее новому ученику и велел ему бить по лежавшей на наковальне раскаленной поковке.