— Где письма Богданы?! Зачем вы их прятали от меня?! — закричал юноша, и в его голосе послышался глухой рокот разъяренного морского прибоя.
Виктор Петрович сбивчиво признался, что он, щадя его спокойствие, чтобы он мог без волнений отдать всего себя практике, задерживал письма Богданы.
— Где же письма? — не унимался Кондрат. Скаржинскому пришлось сказать, что, так как Богдана звала Кондрата домой, он из самых добрых и благородных побуждений уничтожил эти письма.
— Уничтожили? Но зачем? — еще громче закричал Кондрат, зарыдал и вдруг грохнулся на пол.
Был ли это нервный припадок, или обморок, трудно было понять. Падая, Кондрат вдребезги разбил стоящий рядом золоченый изящный столик. Перепуганный Виктор Петрович и подоспевшие лакеи не могли удержать его. Скаржинский послал лакея за доктором. Кондрат уже поднялся и молча сидел в кресле, обхватив голову своими огромными руками в кровоточащих ссадинах. Скаржинскому показалось, что его казак стыдится своего припадка.
Когда врач, оказав ему медицинскую помощь, ушел и Скаржинский остался со своим воспитанником наедине, юноша молча вынул из кармана письмо от Богданы.
— Она пишет, что ежели я теперь вернусь, то уже не застану ее в Трикратах. Я знаю хорошо Богданку. Она никогда ничего напрасно не скажет, потому я сейчас направлюсь к ней, чтобы ее застать, вернее, может быть, еще застать. Вот читайте. — Он подал письмо Скаржинскому. Тот надел очки и внимательно его прочел.
— Выходит, дело принимает серьезный оборот, — бледное лицо Виктора Петровича порозовело. — Извините, что я так поступил, но, честное слово, мне хотелось, чтобы было как лучше. Поверьте, Кондрат…
— Бог вас простит. И меня вы простите. Я не хотел, чтобы так случилось со мной. Ей-богу, не хотел, — сказал Кондрат. Он показал на разбитый столик. — Извините меня. А я поеду, — он поднялся с кресла.
— Куда ты поедешь?
— Куда? Домой. Прямо в Трикраты.
— Ты что, и вправду с ума сошел?! Сейчас уже ночь, а до Трикрат наших полторы тысячи верст.
Виктор Петрович заступил ему дорогу, стал в дверях.
— Не пущу никуда тебя, дурака эдакого. Надо же, на ночь глядя. Такое придумать, а?..
— Но я как-то доберусь, — упрямо мотнул головой Кондрат.
— Доберешься… Потому что в деда ты удался. Мы с дедом твоим не такое делали. Самого Наполеона под Березиной лупили и чуть было не поймали. Еле он от нас ноги унес. Люблю я таких, как ты, дурней упрямых, — вдруг рассмеялся Скаржинский и обнял Кондрата. — А пока иди-ка ты спать. А утром завтра запряжем тройку и помчимся в Трикраты. И я тоже с тобой помчусь, казак лихой…