Кондрат понял, что от старика больше толку не добьешься. У него теперь не было сомнения, что женщина, пытавшаяся утопиться, — Богдана. Теперь он должен узнать, кто эти барыни, что увезли ее, и куда?
Через час Кондрат остановил лошадь на городском кладбище возле церкви. Из опросов служителей божьих он узнал, что никакой утонувшей женщины в эти дни не отпевали и не предавали земле.
Ему посоветовали навести справки в двух городских лекарнях, так тогда называли больницы. Кондрат побывал в обеих. И на Успенской улице, возле Французского бульвара. И на Херсонской, но нигде никаких следов Богданы не обнаружил. Подавленный неудачными результатами своих поисков, он решил последовать совету Скаржинского — обратиться в полицию.
Как ему не хотелось этого делать! Ведь он унаследовал от деда и отца, как родственную фамильную черту, не только недоверие, но и нелюбовь к властям, поддерживающим «порядок». Но приходилось обращаться теперь к ним: у него другого выхода не было…
Уже смеркалось, когда, проскакав на измученном коне весь город, он, наконец-то, добрался до противоположной его окраины. Тут кончались две магистрали: Александровский проспект и Ришельевская улица. Обе они выходили здесь на грязный пустырь, где стояли, сбившись в кучу, многочисленные возы с сеном, мешками овса, соломой и пшеницей. Этим добром тут бойко торговали. В начале такого огромного пустыря возвышалось угрюмого вида обветшалое здание, где размещался полицейский участок.
Вынув из кармана запечатанное в конверт письмо к капитану-исправнику Мартынюку, Кондрат толкнул тяжелую обшарпанную дверь полицейского участка и сразу очутился в обширной пустой комнате. Прямо перед ним, за решетчатой перегородкой, сидел смуглолицый, похожий на цыгана, молодой полицейский чин — дежурный. Его черные плутоватые глаза блестели, как и надраенные металлические пуговицы на синем вицмундире, в который он был облачен. Дежурный оценивающим взглядом скользнул по вошедшему юному гиганту, остановил его на забрызганной дорожной грязью одежде и понял, что приезжий. Сразу заметил конверт, который тот держал, и вмиг нагловато-повелительно приказал Кондрату:
— А ну, давай его, давай! — И нетерпеливо потянулся желтоватой рукой к письму.
В голосе полицейского чина Кондрат уловил не только наглость, но и жадность. «Видать, думает, что в конверте я ему деньги принес, — вот и тянется к нему, — смекнул Кондрат, — но черта лысого ты получишь», — и быстро спрятал письмо в нагрудный карман кафтана.
— Мне камергер его величества императора приказали отдать сие послание в собственные руки капитана-исправника, — пробасил он, нахмурив брови.