Они проехали Герстинг и направились по узкой проселочной дороге на улицу Ульменвег, куда Мона вскоре и свернула. Пока они тряслись по плохо заасфальтированной дороге, сумерки сгустились. В неверном свете лесок перед ними был похож на сплошную черную стену, силуэты деревьев образовывали зубчатый край, который четко вырисовывался на фоне бледного вечернего неба.
— Что сказал Плессен? — спросила Мона, лишь бы прервать молчание.
Бауэр не ответил, и тогда она добавила:
— Ты ведь с ним говорил по телефону? Перед отъездом?
— Да.
— И что?
— Он сказал: «Мы дома».
— И больше ничего?
— Больше ничего.
— М-да.
— Да. А что он должен был сказать? Я рад, уже и пирог вам испек?
Мона невольно засмеялась. Возможность номер три, как минимум, не исключалась полностью.
Перед усадьбой Плессена стояло много легковых автомобилей и несколько автобусов частных телевизионных каналов, уже плохо различимых в темноте. Один из журналистов, увидев машину Моны, подскочил к ним.
— Уйдите, — сказала Мона.
Она знала его. Это был репортер уголовной хроники из «Бильда».
— Фрау Зайлер, пару слов о состоянии…
— Завтра в комиссариате. О’кей?
— Это слишком поздно!
— По-другому не получится. А сейчас пропустите меня.
Включившийся прожектор осветил ее машину. Мона, ослепленная светом, на секунду закрыла глаза. Затем завела машину и проскользнула мимо остальных автомобилей к воротам. Бауэр позвонил Плессену по мобильному телефону. Ворота распахнулись и сразу же закрылись за ними. Мона раздумывала о том, кто из журналистов сейчас, нарушая закон, спрятался в саду и кто из них первым заполучил свежие семейные фотографии Сони Мартинес и Самуэля Плессена, — от КРУ 1 они добились только паспортных фотографий погибших. Общественность изголодалась по таким страшным историям, несмотря, а может, наоборот, благодаря политическому кризису. Такое отвлекает от собственных проблем.
Среда, 17.07, 20 часов 35 минут
Плессен был одет в черные, слегка помятые брюки из льняной ткани и в шелковую рубашку, не заправленную в брюки. На его жене тоже была черная широкая одежда. К удивлению Моны, они были не одни: пять человек, трое мужчин и две женщины, поднялись, когда Плессен и его жена провели Мону и Бауэра в гостиную.
— Это друзья, — сказал Плессен.
— Мы бы хотели поговорить только с вами, — произнесла Мона.
— Конечно. Вы не могли бы…
— Да, конечно, Фабиан, — сказал одни из мужчин. — Позовешь, когда мы понадобимся тебе.
— А вы пока устройтесь поудобней на веранде.
— Никаких проблем.
Они исчезли беззвучно, словно привидения.
Мона обратила внимание на то, что в доме были включены все лампы, не только в гостиной, но и в коридоре: дом освещался так сильно словно затем, чтобы бросить вызов вечной темноте смерти. Гостиная со стороны террасы была застеклена, и Мона невольно прикинула, кто же из журналистов сейчас наблюдает за ней, делает какие-то выводы, а может, пару нерезких снимков. Но она ничего не сказала, чтобы не расстраивать Плессенов еще больше.