— Значит…
— Соня была плохой матерью, потому что традиции ее семьи не позволяли ей быть хорошей. Просто ей это было не дано. Так и было сказано: ей нельзя становиться матерью.
Да, именно это и говорил им Мартинес, только не так жестко и категорично.
— Откуда вы все так точно знаете? Как у вас получается, что…
— Естественно, я не знал этого раньше. Мы определили это в течение четырех дней.
— Каких четырех дней?
— Каждый цикл семинара продолжается четыре дня, со вторника по пятницу. Участники семинара приходят в девять утра и уходят в шесть часов вечера. В этот период они обязаны не посещать по вечерам увеселительные заведения и никому не рассказывать о содержании семинаров.
— Соня Мартинес убита. Вы можете сказать, кто бы мог это сделать?
Даже если Плессен и был застигнут врасплох внезапной сменой темы разговора, то по нему этого не было видно.
— Нет, — сказал он.
— Убийца Сони Мартинес, вероятно, тот же человек, который убил и вашего сына.
Второй раз за время допроса Моне удалось вывести Плессена из равновесия. Он вдруг стал проявлять признаки беспокойства, на его лбу появилась небольшая, едва заметная испарина, хотя комнату к этому времени уже наполнила приятная прохлада. Мона удивилась. Неужели он не хотел верить, что это правда? И если нет, то почему? Они-то давно были уверены, что это уже не предположение.
— Я хочу вам показать кое-что, — медленно произнесла Мона.
Не ожидая ответа Плессена, она порылась в своей сумке в поисках фотографий трупа. Найдя их, она выложила снимки перед Плессеном и зажгла новую сигарету.
Плессен взял в руки фотографии, сделанные «Поляроидом», но отреагировал на них совершенно не так, как Хайтцманн из газеты «Абендцайтунг». Он внимательно рассмотрел каждую фотографию в отдельности, и на его лице появилось странное выражение, но это было не отвращение, — нет, ничего подобного! Скорее, в его глазах мелькнуло сочувствие. Мона курила и молча наблюдала за ним. В конце концов он аккуратно сложил снимки и пододвинул их через стеклянный стол Моне. Она не стала их забирать.
— Кто-то убил вашего сына и Соню Мартинес. Мы предполагаем, что эти два убийства — не последние преступления такого рода. Помогите нам, пожалуйста.
— Я не могу вам помочь, — ответил Плессен.
Его голос стал хриплым, совсем не таким, как раньше, но это могло быть связано с тем ужасом, о котором напомнили ему фотографии. Возможно, он испытывал глубокую печаль.
— Ваш коллега… ну, когда он мне рассказал про буквы…
— И про язык, — добавила Мона. — Он был вырезан точно так же, как и у вашего сына.