В покое царевны
Царевна Елена Леонтьевна была еще молодая красивая женщина двадцати восьми лет. Невысокого роста, черноволосая, чернобровая, с белым тонким лицом и страстными, жгучими очами, она была полна очарования и прелести. Стоило ей поднять глаза, взмахнуть густыми длинными ресницами, как у всякого говорившего с ней грузина пробуждалось к ней восторженное и благоговейное чувство, как к красавице женщине и царевне. Царевна верно знала могучую силу и неотразимую власть своего взора, а потому редко кто удостаивался счастья лицезреть всю глубину ее темных очей.
Она была серьезна и молчалива; больше любила слушать, чем говорить; много читала, была очень образована по тогдашнему времени, и особенно по сравнению с русскими женщинами, из которых почти никто, даже царские сестры и царские дочери, не умели читать; грузинская царевна была очень религиозна и любила подолгу простаивать на молитве.
В длинном пышном платье, отороченном позументом, в темном парчевом казакине с кисейными рукавами от локтя, в башмачках из алого атласа без задков, но с каблучками, она двигалась не спеша и была так легка и воздушна, что, казалось, ее маленькие ноги еле прикасались к полу. На ее голове постоянно покоилась маленькая круглая шапочка из бархата, с длинной кисейной вуалью за спиной, и закрывала ей весь лоб. Вдоль лица, по обеим сторонам щек, черными змеями вились две толстые, перевитые жемчугом, косы. Маленькие белые руки, с пальцами, унизанными кольцами, перебирали дорогие кипарисовые четки.
Когда Леон Вахтангович и царевич Николай вошли в ее комнату, царевна внимательно читала книгу своего любимого поэта Шота Руставели. При виде сына она отложила книгу и низким грудным голосом спросила, где он был.
— Я был у князя Леона, мы разговаривали, — серьезно ответил мальчик, нежно целуя белые руки матери. — Ведь сегодня праздник, идти одному гулять нельзя, ты запретила… Народ пьян! — с презрительной гримасой прибавил он.
— Да, правда! — грустно вздохнув, промолвила царевна. — Это не у нас, где в праздник молодежь состязается в силе и ловкости, а старики пьют наше чудное родное вино, вспоминая битвы славных дней Грузии! Пьют и не пьянеют.
— Слабый народ… — подхватил князь Леон, поздоровавшись с царевной, приложив руку к сердцу и низко, но с достоинством ей поклонившись. — Одна слава только идет, что русские сильны. Выпьет две-три чарки иноземного вина — и голову потеряет. А от нашего и с одной под стол валится. Помнишь, царевна, боярина Буйносова, что к тебе от русского царя с указом приходил?