Я поделился с Михаилом угрызениями совести, мол, мне следовало с ним поговорить прямо в поезде.
– Ну, вы ж не знали, что он упадёт и умрёт, – оправдывал меня Михаил.
– Ну да, не предвидел, – согласился я, но всё же был растерян.
Потом был фестиваль. Беременная соблазнительная студентка Литинститута в ботиночках бродила рядом, возбуждая.
Я иногда пил водку в буфете в обществе Михаила. Хотя фестиваль щедро одаривали коньяком ежедневно.
Люди там были скучные. Волочкова – ещё, видимо, не та, что сегодня, но скучно-целомудренная и твёрдая, стояла, окружённая мужчинами. В один из дней вместе с польским режиссёром Занусси в машине с водителем мы отправились: я, Занусси и Михаил во дворец Павла Первого.
Тогда дворец ещё не облицевали, и он был не жёлтый, как сейчас, а цвета шинельного сукна. И музей только начинался, и посетители ещё не ходили, пара комнат были только музеем, где мне приглянулась вишневого потёртого бархата подушечка, на которую Павел ставил ноги, сидя на троне. Трон был выставлен рядом с подушечкой, но он не был подлинным троном, а вот подушечка да, на неё ставил ноги Великий Павел.
Так что именно Есин ответственен, он свёл меня с Гатчиной и с самым странным императором в русской истории.
Что представлял из себя Сергей Николаевич Есин? Это был человек выше среднего роста, средней упитанности, в наш век брюхатых мужчин его можно было даже назвать стройным. Он мне устроил несколько (две или три, уже не помню) встреч со студентами. На этих встречах я говорил чёрт знает что. Половина юных литературных умов, я так понимаю, сочла меня сумасшедшим, ещё четверть – большим эксцентриком, и только, может быть, четверть – чёрным солнцем русской литературы.
Моя шестнадцатилетняя «пассия» на мои выступления не приходила, должно быть, стеснялась, так что моя наилучшая сторона быстрого остроумного полемиста и бравого публичного оратора так и осталась для неё неведома. Я думаю, я сохранился в её памяти как похотливый фавн, постоянно домогавшийся её свеженькой плоти.
А да, Есин. У него было несколько бородавок на лице, и он носил песочного либо коричневого цвета костюмы. Если мерять по типажам, то, несмотря на то, что нас разделяли лишь восемь лет возраста, он принадлежал безоговорочно к поколению моего отца, это точно. Может быть, потому уже, что он был литературный чиновник, ректор вуза, а я, кто я? Шпана, голь перекатная. Франсуа Вийон, штаны с прорехами. Теперь я вот думаю, а не от него ли была беременна та соблазнительная студентка в ботиночках?
В Гатчине нас водили в несколько школ, где мы, писатели, читали школьникам свои произведения. Это было то ещё испытание, я вам признаюсь. Там было густое месиво из соблазнительных подростков-девочек. И все они в жарких натопленных помещениях северных школ своих источали такой сексуальный амбре, нестерпимо пахли молодым потом и мамиными духами…