В сенях Содгэрэл своими маленькими руками начала похлопывать себя по лицу, пока не появился яркий румянец. Потом, прижав ладони к щекам, она дрожащим голосом выговорила:
— Нацаг ходил за мной два года. Я уже думала расстаться с ним, но он так просил, так уговаривал, что я согласилась. Может, сделала это из жалости. Он, конечно, любопытный человек. Никогда не ревнует, как» другие мужья, никогда на меня не обижается. Тоскливо так жить. Я тебя люблю — это он говорил мне много лет назад, это же и сейчас говорит. Одно и то же. И завтра скажет. В жизни должно быть хоть какое–то разнообразие, иначе просто скучно.
Я не могла понять Содгэрэл. Не могла понять, чего она добивается, о чем мечтает, из–за чего так расстраивается и печалится. Неужели ей нужна строгая, ревнивая опека, контроль за каждым шагом? Неужели ей больше по сердцу такая участь? Говорят, что несчастье человеку вынести проще, чем счастье. И все равно, разве от счастья тоскуют?
Сын Содгэрэл сладко спал. Носик его покрылся маленькими бисеринками пота. Во сне он начал метаться, сбрасывая ногами одеяльце, хватать ручонками воздух, но быстро успокоился. Мне очень хотелось, чтобы Тайванбаяр проснулся и поднял веселый шум, но он тихо спал.
Вечер в горах наступает рано. Шум реки становится громче, вершины деревьев погружаются во тьму, дальние звуки как бы приближаются и слышатся совсем рядом. Я вернулась к себе домой и принялась готовить ужин. Цэнгэла не было. Он пришел, когда на небо высыпали звезды. Он размахивал своими длинными руками, лицо у него было опухшим и бледным. Все мысли, бродившие у меня в голове, тут же улетучились. Осталась только одна: какая же у меня есть причина не уважать честного, гордого мужчину, собственного мужа? Побуждаемая каким–то светлым чувством, я усадила Цэнгэла на кровать и, поддерживая его тяжелевшее тело, начала поить горячим крепким чаем.
Цэнгэл оттолкнул чашку.
— В этом доме не хватает ребенка, ты знаешь об этом? Ребенок нам нужен! — Он дернул меня за руку, и чай из чашки пролился на пол.
У меня было такое ощущение, словно с этим чаем выплеснулась куда–то моя блуждающая неудовлетворенная душа. Меня испугало, что муж заговорил о ребенке, хотя раньше почти никогда о нем не упоминал. Сердце мое стучало, руки дрожали.
— Ну, скажи что–нибудь! Ты жива? Я же тебя спрашиваю!
— Жива. Я все слышала… Попей чайку.
— Даже этот старый хрыч Муна унижает меня, кичится. Скажи откровенно, что с тобой? Почему все так получается?
К горлу у меня подступил комок. Я чувствовала, что стоит мне заговорить, и я расплачусь. Если бы все было, как мы хотим, я бы сейчас нянчила не одного даже, а нескольких детей. Цэнгэл же не понимал, чего я хочу от него. Раньше он даже говорить о детях не желал, а я никогда не решалась сказать мужу о самом сокровенном для меня и стала для него просто частью домашнего обихода.