Вокзал в нашем городе-герое, на котором я ни разу не была до нашего окончательного отъезда, стал для меня обобщённым образом всех вокзалов. Теперь этот пра-отец – звено то больше, то меньше гремящей цепи ассоциаций и воспоминаний идиотически-патриотичного всёещёребёнка, который носит эту цепь на шее, влачит её как скрипучую телегу по ухабистой асфальтовой бумаге.
Любви к игре меня учить не приходилось. Обустроенных игровых площадок не было, мы превращали в таковые всё наше окружение. Мини-топография обводит медитативно-повторяемые контуры: главные протагонисты – две приникшие друг к другу ребром двенадцатиэтажные панельки. Метрах в ста пятидесяти от них – наша величественная одинокая высотка. Перед ней пространный детский сад, слева и справа от него пятиэтажки, вытянутые в длину. Близняшки-высотки не примыкали друг к другу вплотную, между ними оставалась щель, как будто специально для пряток. Этот паутинный зазор давал стратегическое укрытие тощим мальчишкам, лишённым чувства отвращения, и через него можно было незаметно пробраться на задний двор. Всегда найдётся тот, кто знает свою родину доскональнее прочих.
Вокруг одинокой высотки, в которой жили мы, и вокруг «близняшек» вилась дорога, ведущая к электрической будке – её стена служила нам для «застукивания» в прятки, она же спасала нас от слишком быстрых мальчиков, и от неё упруго отскакивали наши магические мячики. Мяч, брошенный о стенку, должен был оттолкнуться от неё так, чтобы с не очень низким отскоком удариться о землю между ногами, не задевая их. Чьих ног коснулся мячик, тот или скорее всего та выбывала из игры.
Стену этой электрической будки украшала разнообразная мазня, острые предметы и ключи увековечили себя на ней. Мелкие граффити составляли абстрактный узор, который я позднее вспоминала, глядя на стены берлинских домов, испещрённые следами от пуль. Мы никогда не считали электробудку опасной – как и нашу жизнь. Мы знали, что она опасна, но знали и то, что по-другому её не повернёшь и что надо извлечь из неё наибольший азарт, пока она не стала действительно опасной. По-французски hasard означает случайность или риск, но в русском языке это видится не столь узко: азарт – нечто среднее между страстью, пылом и жаром. Так как в немецком языке такого объединяющего слова пока нет, мы введём его в Русскостъ в качестве универсальной приправы на всех столах, в том числе для сваренного вкрутую азарта на десерт.
Повзрослевшие дети теряют этот драйв, они двигаются иначе, девочки не подпрыгивают над мячиком, мальчики сходятся в более тесный кружок и с другими анекдотами, школа безжалостно поглощает время.